Морис Дрюон - Александр Великий или Книга о Боге

При высадке на берег Трои Александр ощущал в себе энергию Ахилла. Под Тиром им двигали силы Геракла. После переправы через Яксарт Александр обрел уверенность в том, что он является воплощением Диониса, самого могущественного сына Зевса. Дионис прославился завоеванием Индии, где он почитался под другим именем. Именно поэтому Александр решил отправиться туда. Но прежде всего необходимо было обеспечить порядок в огромных провинциях, завоевание которых стоило ему больших усилий. Артабаз, уже пожилой и уставший, попросил освободить его от обременительных обязанностей. В Мараканде, где собралась армия, Александр решил назначить своего преданного Клита наместником и поручил ему управлять одновременно Согдианой и Бактрией. Он хотел вознаградить таким образом брата своей кормилицы, первого товарища по детским играм, начальника своей охраны, доблестного первого помощника в сражениях; кроме того, он хотел избавить Клита от грозящих ему опасностей.

Александра беспокоил один сон, в котором он видел Черного Клита сидящим с тремя уже умершими сыновьями Пармениона. Было еще одно, зловещее для Клита, предзнаменование. Однажды утром, когда во время жертвоприношения богам совершавшего обряд Клита прервали и позвали к Александру, три овцы, над которыми уже были сделаны жертвенные возлияния, отвернулись от алтаря и пошли за ним. Александр поделился со мной своими опасениями: он боялся, что Клит будет убит в первом же бою, если по-прежнему будет командовать конницей гетайров. Я посоветовал Александру расстаться с Клитом, надеясь отвести этим от него судьбу, которую я предугадал уже много лет тому назад; оказалось, что мой совет только способствовал ее исполнению. Вот так невидимые силы используют нас для того, чтобы неизбежное свершилось.

Накануне выступления из Мараканды Александр устроил во дворце большой пир, как делал всегда перед началом нового похода. Это было время, когда отмечали праздники, посвященные Диоскурам: Кастору, Полидевку и одновременно Дионису. Но из ложной скромности, про которую говорят, что она паче гордости, Александр распорядился совершить жертвоприношения только Диоскурам, считая, что, оказывая почести Дионису, он прославляет самого себя. Клит был почетным гостем на празднике, на котором собирались торжественно отметить его новое назначение и оказать ему публично почести, свидетельствующие об особой царской милости. Но Клит был мрачным. Ему совсем не улыбалось оставить внезапно жизнь, полную риска и побед, и вместо этого управлять провинциями, даже если они были неспокойными. Не осмеливаясь уклониться от пожалованных ему обязанностей, он не догадывался о тайных благородных мотивах Александра и усматривал только немилость в назначении, которое все считали блестящим повышением. То, что он испытывал, было похоже на ревность старого слуги к тем, кто будет теперь ухаживать за хозяином, которого он вырастил. Неужели его считали слишком старым? Ему только пятьдесят лет и он может доказать, что лучше многих молодых переносит усталость. За столом он много пил.

На банкете присутствовали молодые знатные македоняне, только что прибывшие и зачисленные в конницу гетайров. Они гордились тем, что допущены в близкий круг придворных Александра, и старались перещеголять друг друга в дифирамбах царю, просили его рассказать о подвигах, о которых они столько слышали, и не пропускали случая, чтобы польстить ему. Их поведение раздражало Клита.

Когда произнесли имя царя Филиппа, и вспомнили о его подвигах, Александр, которого выпитое в большом количестве вино сделало хвастливым, громко и насмешливо сказал: «Его единственной настоящей победой была победа при Хероне, и ту одержал я. Остальные сражения он выиграл не столько храбростью, сколько хитростью, и если он и побеждал, то только врага, который был слабее его».

Юные льстецы поспешили согласиться с ним и даже добавили к этому свое: они сравнили Филиппа с Тиндареем, жалким царем, который прославился только тем, что его жена Леда вызвала страсть у Зевса и родила от него двух сьшовей, Кастора и Полидевка; именно им и был посвящен этот праздник. Опьянение и обида, кипевшая в нем, толкнули Клита на грубость, и он резко оборвал юнцов: «Филипп был человеком, великим человеком и великим царем». Он говорил достаточно громко, чтобы все гости могли его слышать: «Вы еще молоды и не знали Филиппа, но его победы стоят побед Александра. Если бы Филипп не завоевал Грецию, нас бы здесь не было сегодня, и никто не знал бы имени Александра. Азия была завоевана солдатами Филиппа. Без Пармениона, без меня и всех остальных Александр никогда не продвинулся бы дальше Галикарнаса и не переправился бы через Геллеспонт».

Затем, разгорячившись от своих слов, он прочитал знаменитые стихи Еврипида:

Александр, терпевший сначала этот приступ раздражения, приказал ему замолчать.

«Я замолчу, когда захочу, – воскликнул Клит, – у меня такое же право говорить, как у тех, кто окружает тебя. Пусть они говорят тогда, когда сделают столько же, сколько сделал я; ты сам мог бы послушать меня, ведь если бы при Гранике я не отрубил руку сатрапу, который готов был нанести тебе смертельный удар, ты не был бы здесь, не отрекался бы от своего отца и не называл бы себя сыном Зевса». -«Ну, довольно, ты достаточно наговорил, Клит! – закричал Александр. Это уже похоже на предательство и заслуживает наказания». – «Наказания! – взревел Клит. – Ты думаешь, что мне не достаточно видеть того, что ты ведешь себя как перс, одеваешься в женские одежды и ждешь, когда македоняне упадут ниц перед тобой?»

Он был вне себя, и военачальники старались оттащить его. Но ничто не помешает человеку идти навстречу гибели, когда пришел его час.

«Зачем ты приглашаешь на обед, если больше не выносишь свободных людей, говорящих то, что они думают?» – спросил он.

Александр схватил яблоко с блюда, швырнул его в Клита и попал в лоб.

«Ну что ж, сын Амона, – не успокаивался Клит, – Верь всему, что наговорили тебе в угоду, чтобы понравиться бараньей голове! Ты можешь думать, что ты чей угодно сын, это не мешает мне знать, что ты родился от женщины и мужчины, такого же, как мы все. Тебя вскормила молоком женщина, моя сестра; может быть, ты забыл об этом! В тебе не было ничего божественного, когда ты едва стоял на ногах, и я тебя брал на руки. В конце концов, кто-то должен был сказать это, и ты сегодня услышал больше правды, чем могли бы сказать тебе все оракулы мира».