Морис Дрюон - Александр Великий или Книга о Боге

Это было не что иное, как драма оскорбленной любви, и слова Клита приобретали непоправимое значение. Александр был не в силах дольше терпеть и вырвал копье из рук стражника. Гефестион, Птолемей, Пердикка, Леоннат и сам старик Лисимах схватили царя и сдерживали его, умоляя успокоиться и не обращать внимания на пьяного Клита; им удалось вырвать у него копье. Лицо Александра налилось кровью и он истошно закричал, что с ним обращаются, как Бесс с Дарием; он приказал дать сигнал тревоги, и поскольку трубач медлил, Александр вырвался и свалил его ударом кулака; затем распорядился очистить зал и, подобрав с полу копье, бросился за Клитом, которого тащили в коридор.

«Где этот предатель?» – кричал он.

Клит выскользнул из рук друзей, раздвинул занавеску и, устремившись назад, крикнул с вызовом: «Клит здесь, вот он!». Это были его последние слова.

«Отправляйся к Филиппу, Пармениону и Атталу», – закричал Александр и бросил копье.

Клит рухнул, копье пронзило ему грудь, и слышно было, как вибрировало деревянное древко.

Опьянение и ярость Александра сразу исчезли, и на смену пришло отчаяние. Он бросился к Клиту; Клит был мертв. Тогда он вырвал копье из сердца друга, прислонил его древком к подножию стены, направив окровавленное острие себе в грудь. Пришлось его обезоружить.

«Нет, нет! – кричал он. – Я не имею права на жизнь после такого позорного поступка».

Он бросился на пол, бился лбом о плиты и, раздирая лицо ногтями, рыдал и стонал: «Клит, Клит, Клит…».

Три дня подряд он не ел, не пил, не спал, не умывался. Он попросил принести тело Клита в свою комнату и заперся с ним. Целыми часами он повторял: «Твоя сестра вскормила меня, ты держал меня на руках, два твоих племянника умерли за меня в Милете, ты спас мне жизнь. Я чудовище, дикий зверь!».

Он бил кулаками о пол, уткнувшись в него лицом, и никому не отвечал. Каждый как мог старался урезонить его. Каллисфен, вдохновленный Аристотелем, произнес длинную речь о нравственности. Философ Анаксарх, бывший среди его гостей, обошелся с ним строже и сурово сказал ему, что если он хочет быть выше человеческих законов, то должен быть смелым в поступках и прекратить этот жалкий спектакль, в котором он выставляет напоказ свое раскаяние. Александр не хотел ничего слышать. Пришлось мне самому прийти к нему, напомнить о предсказаниях и открыть ему мое давнее видение. Александр был еще ребенком, а я уже знал, что он убьет Клита. Мне это открылось сразу, как только я увидел их вместе. «Случившееся было неизбежным и предопределено судьбой еще до того, как родился ты и родился сам Клит», – сказал я ему.

Только тогда Александр согласился подняться и его скорбь утихла. Но таким как прежде он больше никогда уже не был. «Какое бы большое несчастье не свалилось на меня, – говорил он, – оно не сможет искупить это преступление».

Странно, что искупление вины он начал с других убийств; своеобразная логика раскаяния заставляла его обращаться с обидчиками не менее жестоко, чем он поступил с Клитом. Так он чтил память жертвы.

А в далекой Пелле Олимпия прятала во дворце юношей, чтобы избавить их от армии, и в свободное время интриговала против Антипатра. Она восхищалась победами и подвигами своего сына и по-прежнему приходила в восторг от мысли, что родила бога.

Беда полубогов не столько в том, что они устают от подвигов, сколько в невозможности понять и принять для себя тайну двойственности своей природы. Это настолько сильно в них, что уверенность в своей божественной сущности приходит к ним только тогда, когда люди, внешне похожие на них, признают за ними превосходство и силу влияния, данные им свыше. Чтобы сохранять эту уверенность, им требуется постоянное и добровольное желание других оставаться в тени. Они достаточно безразличны к людям, и, тем не менее, сомнение, высказанное кем-нибудь вслух, порождает сомнение в них самих, а этого не терпит их божественная природа.

В последующие месяца, которые Александр провел в Бактрии, главными его заботами были приготовления к индийской экспедиции и признание его божественной сущности.

Со времени убийства Клита вопрос о божественной природе Александра был предметом непрекращающихся споров среди военачальников и в армии. Постоянное благоволение фортуны, размах завоеваний, его неисчерпаемая энергия, способность быстро выздоравливать после ранений, неизменные победы, которые увенчивали самые безумные его начинания – все это, разумеется, заставляло многих думать о его сверхъестественной природе. Другие замечали, что кровь у него такая же красная, как у всех, что он может свалиться с ног от брошенного в него камня, страдать желудком от скверной пищи, пьянеть от вина (значит, он только человек).

Если бы ум Александра не был столь бескомпромиссным, он бы удовольствовался подобными спорами, видя в них необходимое доказательство, но у него в глубине души сохранялось двойственное отношение к себе самому и сомнения постоянно одолевали его и его окружение. Поэтому, чтобы доказать свою божественную власть тем, кто в этом сомневался, он обрекал их на смерть.

Многие военачальники были разжалованы только за то, что позволили себе улыбнуться, когда мидийские или бактрийские властители падали ниц перед царским троном, на котором он сидел, одетый в золотые ткани, с рогами Амона на голове. Его двор, впрочем, постоянно пополнялся египтянами, финикийцами, персами, которые в силу традиций всегда были расположены признавать в царе божество и оказывать ему почести, укрепляющие дух самого царя. Однажды Александр при свидетелях схватил за волосы одного из заслуженных командиров и ударил его лбом о пол, чтобы научить его уважать царя. На каждом банкете, празднике, посольском приеме происходили все новые инциденты. Вскоре юные македоняне из знатных семей переняли, одни из чувства искренней преданности, другие из лести, обычай коленопреклонения. Александр благодарил их и целовал.

Каллисфен, племянник Аристотеля и историограф Александра, считал себя достаточно зрелым и уважаемым человеком, чтобы подчиниться этому обычаю. «Я прекрасно могу прожить, – заявил он, – без лишнего поцелуя». Он прожил недолго. Однажды, когда он сказал Александру, что в зависимости от того, что он напишет, народы в последующие века будут верить или не верить в его божественную сущность, Александр его возненавидел. Один молодой командир, которого подвергли порке за то, что он не оказал должного почтения царю, и еще несколько недовольных, на которых оказали влияние поведение и слова Каллисфена, подготовили заговор; писатель не принимал в нем участия, но был обвинен в его организации, как только заговор был раскрыт. Заговорщиков пытали и затем казнили, Каллисфена бросили в тюрьму, где он умер через несколько месяцев. Отношения Александра и Аристотеля, которые к этому времени уже были нарушены, порвались окончательно, и Аристотель, находившийся в Афинах, одно время опасался за свою жизнь.