Павел Федоров - Витим золотой

– Вот-вот! Там у них довольно сильное гнездо, – сказал Черепахин.

– Однако там есть Петр Иванович Подзаходников и наши боевые морячки, – заметил Лебедев.

– Петр Иванович человек твердый. Он-то уж умеет трясти меньшевичков, да так, что от них перья летят, – проговорил Черепахин.

– Полагаете, что станут мешать нам? – спросил Кондрашов.

– Видите ли, какое дело… – Георгий Васильевич выпустил побольше фитиль в керосиновой лампе и переставил ее от каменки на полок. – Дело в том, что здешние меньшевики пригрелись на теплых местечках, в разных канцеляриях и прочих культурных учрежденьицах. А забастовка, как тебе известно, событие канительное и ответственное. Сам понимаешь!

– Да, да, понятно, – кивнул Василий Михайлович.

– Вмешиваться в забастовку опасно, места лишишься, а то и головы, – подхватил Лебедев. – Они будут лавировать, менять курс.

– В том-то и дело! – Черепахин и Кондрашов засмеялись.

– Ладно, дорогие друзья. Господ меньшевиков мы на время оставим в покое, – предложил Кондрашов. – Давайте подумаем, как лучше организовать стачку, чтобы наверняка добиться успеха, а самое важное – взять на себя политическое руководство и, разумеется, всю полноту ответственности, товарищи. Пора нашего младенчества кончилась.

– Да уж само собой, не дети! – протискиваясь в низенькую дверь бани, весело выкрикнул Архип Буланов. Он слышал последние слова и узнал Кондрашова по голосу.

– Архип, голубчик ты мой! – Кондрашов встал и шагнул навстречу.

Они долго молча тискали друг друга и не прятали влажно блестевших глаз.

– Как липаевцы, товарищ Буланов? – спросил Черепахин.

– Поднялись, Георгий Васильевич, как один. Теперь надо шевелить главные – феодосиевцев и надеждинцев, а потом уж подадимся в Дальнюю Тайгу, – ответил Архип. Под Дальней Тайгой подразумевались прииски Олекминского округа: Тихоно-Задонский, Архангельский, Радостный, Рождественский и другие, расположенные отдаленно на реке Ныгри и ее притоках.

– У тебя, Архип Гордеевич, рука легкая, тебе туда бы и поехать, – сказал Черепахин.

– Согласен. Как старый бродяга, люблю буйный костер. Пишите, махну хоть на Камчатку, – ответил Буланов.

– Надо спешить, дружок, – сказал Кондрашов.

Ощущение того, что они, небольшая группа ссыльных большевиков, оказались в центре исключительных событий, обязывало к действию. На этой встрече предварительно было решено, не теряя времени, разослать своих людей на все прииски, чтобы они связались там с другими ссыльными большевиками и возглавили все движение. Во всех примкнувших к забастовке поселках необходимо было срочно создать стачечные комитеты, организовать сбор средств для оказания помощи неимущим рабочим; для постоянной связи со стачечными комитетами избрать старост и делегатов на общее собрание представителей всех бастующих приисков, где должно быть создано центральное бюро для общего руководства всей забастовкой. Во избежание ареста решили пробираться с большой осторожностью, разными путями и малыми группами. Лебедев отправлялся в Надеждинский, Черепахин, Кондрашов и рабочий Федор Аладьин на Феодосиевский.

Рано утром 2 марта Черепахин и Аладьин вышли с Васильевского на лыжах. Кондрашов с Булановым, заночевав у Матрены Шараповой, отправились чуть позднее. В Феодосиевском они должны были распрощаться. Буланов должен был ехать с якутом Поповым на собаках в Дальнюю Тайгу.

Мартовский день был ясным, но еще коротким и холодным. Хорошо накатанная дорога шла по реке Бодайбо. По берегам стыла в сугробах тайга. Лыжи скользили легко и ходко. Вскоре показался поселок Каменистый. Здесь жандармы уже были настороже. Недалеко от казармы Черепахина с Аладьиным встретили полицейские и потребовали показать документы. В связи с разыгравшимися событиями Черепахину, состоявшему на особом полицейском учете, пришлось перейти на нелегальное положение. Он только сегодня утром взял чужой паспорт на имя Гуляева, изучить который не успел, и мог сразу же провалиться. Положение на первых же шагах создавалось самое критическое. Если бы его схватили, то продержали бы в тюрьме до конца забастовки, и рабочие лишились бы одного из главных руководителей.

– Скажи, что я Плотников, – успел он шепнуть Аладьину.

Придерживая болтавшуюся на боку казачью шашку, к ним медленно подходил полицейский.

Черепахина, как беспаспортного, а вместе с ним и Аладьина повели в урядницкую. Полиция пронюхала, что назревают какие-то события, торчала на всех окраинах и перекрестках.

– Кто такой? – когда Черепахин предстал перед очами урядника Тихонова, спросил тот.

– Плотников, – ответил Георгий Васильевич.

– Кем работаешь?

– Буровым мастером в ночной смене…

– В Феодосиевский зачем идешь?

– В гости к дружку…

– Смотри у меня, ежели врешь! – Тихонов погрозил коротким толстым пальцем, пригладив тощие усишки, начал крутить ручку телефонного аппарата. Пока справлялись о Плотникове из ночной смены, продержали до сумерек…

На Феодосиевский прибыли в десять часов вечера, обойдя полицейские посты, проникли в Муйские рабочие бараки, где размещалась группа забойщиков золотоносных шахт. С большими предосторожностями собрались в раздевалке. Все забойщики, как на подбор, люди были крепкие, сильные.

– Правда, что андреевские бастуют? – спросил Александр Пастухов. Он выдвинулся своей высокой фигурой вперед. За ним стояли забойщики Петр Корнеев и Иван Кудрявцев.

– Не только андреевские.

Черепахин рассказал, что стачкой охвачены восемь Приисков, кратко объяснил, почему прекращена работа.

– Это дело! – крикнул Корнеев.

– Ну а мы как? – круто повернувшись к товарищам, спросил Александр Пастухов. Чувствовалось, что он тут у них за вожака.

– А мы что, хуже других, что ли? – снова крикнул Корнеев.

Его дружно поддержали. Голоса рабочих становились все громче.

Вскоре пришли Кондрашов с Булановым, а с ними ссыльный студент Московского университета Николай Шустиков. Они принесли свежие новости: к забастовке примкнули еще несколько приисков. После этого сообщения рабочие единодушно заявили, что к работе завтра не приступят.

– А как быть со второй сменой? – спросил Кондрашов.

– Надо всех предупреждать и уговаривать, – ответил Пастухов. – Мы разойдемся по казармам сразу же после собрания и начнем действовать, – добавил он.

– Добро! – Внимательно поглядывая на кучку рабочих, приготовившихся к ночной смене, Кондрашов спросил: – А ночники что думают?

Ночники смятенно, неловко молчали. Трудно было ломать привычную жизнь. Да и за семьи было тревожно. Василий Михайлович хорошо понимал это.

Вперед выступил высокий, худощавый рабочий. Брезентовая роба висела на нем кулем. До этого он горячо ратовал за забастовку.