Мичо Каламата - Под властью пугала

„Что-то случилось“. От предчувствия тревожно забилось сердце.

К нему спешил Пилё Нуши.

– Вернулся, Лёни?

– Что случилось, Пилё?

Лёни пытался заглянуть Пилё в глаза, но тот потупил взгляд.

– Слушай, Лёни. Ты уже взрослый. В этом мире всякое бывает… Задержи Вандё, не пускай его туда…

Показалась Лёни, дочь Пилё. Хотела было поздороваться, но, подойдя к ним, вдруг закрыла лицо руками и заплакала навзрыд.

– Говори, Пилё, что случилось?

Лёни был уверен теперь, что стряслась беда, и от зловещей уверенности он словно оцепенел, в голове не было ни одной мысли, только сердце колотилось так, что, казалось, вздрагивает вся грудная клетка. Пилё стоял с сокрушенным видом, не решаясь выговорить страшные слова.

Все решилось совершенно неожиданно.

Лико, туповатый внук Уана, подошел к Вандё и выпалил так, словно речь шла о чем-то обыкновенном:

– Вандё, а Силя умерла. В болоте утопилась.

Вандё на мгновение застыл на месте, потом с криком рванулся к дому. И тут Лёни словно очнулся. С потемневшим лицом он бросился вслед за братом, но Пилё ухватил его за рукав:

– Держись, Лёни, ведь ты мужчина! Уж такая жизнь.

Лёни резко рванул руку и побежал.

Лёни дала оплеуху Лико. Тот захныкал.

– За что? Что я такого сделал?

– Вот тебе еще, болван чертов! Вот тебе, чтобы держал язык за зубами! – приговаривала Лёни, нахлестывая его по щекам.

Лёни мчался со всех ног, не слушая Пилё, который бежал за ним, крича ему что-то на ходу. У дома показалась тетя Софа, сестра отца, жившая в Дэлыньясе: вся в черном, высокая, худая, с распухшими от слез глазами. Почему-то он совсем не удивился, увидев ее здесь. Тетка бросилась к нему и заголосила:

– Бедные мы, несчастные! Где твоя Силя, Лёни? Была у тети Софы Силя, невеста на выданье! А теперь отдадим мы ее черной земле!

– Довольно, Софа, перестань! Не терзай душу бедному парню! – уговаривала ее какая-то женщина, но и сама не могла сдержать слез.

– Это ж надо, что сотворил, проклятый! Да покарай его господь! – пробормотал кто-то.

Лёни отстранил тетю Софу и, растолкав столпившихся у двери женщин, шагнул внутрь.

Посреди комнаты, в платье, которое привезла в подарок госпожа Рефия, лежала Силя. Она выглядела совсем как живая, только как будто немного пополнела на лицо, золотистые пряди волос прилипли ко лбу. Вандё приник к телу сестры и надрывно плакал. Стоявшие вокруг женщины в черной одежде плакали, прижимая к глазам платки. Лёни на мгновение застыл в дверях. Мужчины подхватили его под руки, но он ничего не чувствовал. Вдруг с хриплым стоном кинулся на тело сестры и затрясся в рыданиях.

Кто-то положил ему руку на плечо, но Пилё тихо сказал:

– Не трогай! Пусть выплачется! Так легче.

Но Лёни вдруг поднялся, отер слезы ладонью и одеревеневшей походкой вышел из дому, прошел в дальний угол двора и сел на бревно под шелковицей, сжав голову руками.

Пилё вышел за ним и сел рядом. Лёни больше не плакал.

– Где отец, Пилё?

– Вон он.

Отец сгорбился на скамье у дома и, погруженный в свои думы, машинально то зажигал, то гасил самокрутку. Изредка по щекам его скатывались слезы. Несколько односельчан сидели рядом с ним на земле и пытались как-то его утешить.

– Как это случилось, Пилё?

Пилё скрутил цигарку и закурил.

– Эх! – выдохнул он горестно. – Держись, Лёни, ты мужчина, должен уметь все снести. То, что я тебе сейчас скажу, так тяжко – дальше некуда, да что поделаешь. Подлец! И эту беду он нам принес.

Лёни непонимающе уставился на него.

– Гафур-бей опозорил ее, Лёни, а она со стыда и утопилась.

Лёни продолжал остановившимся взглядом смотреть на Пилё, словно до него не доходил смысл его слов. Потом лицо его приняло напряженное выражение, казалось, он принуждал себя не верить в непоправимость беды. Наконец он с криком вскочил.

– Так что же вы молчите? Почему скрываете? – И как безумный бросился к сараю.

– Стой, Лёни, ты куда?

Лёни выскочил из сарая с топором. Пилё схватил его за плечи.

– Пусти!

– Не сходи с ума, Лёни!

– Я убью этого пса, убью! Пусти меня!

Еще двое бросились к нему. Один ухватился за топор, но вырвать его не смог.

– Пустите! – кричал Лёни. Казалось, он совсем потерял рассудок. – Пустите меня!

– Не надо, Лёни!

– Не надо, сынок, не губи себя понапрасну!

– Я убью его!

Топор им все же удалось выхватить, но Лёни не унимался, пока не подошел отец.

– Не надо, сын, не надо так, – с горечью проговорил Кози. – Хватит и того, что с нами случилось, не наноси мне еще одну рану. – По его щекам текли слезы. Это были горькие слезы униженного человека, бессильного отомстить своему обидчику.

– Как же ты ее оставил одну, отец? Разве не знал, что этот пес из-за нее тут рыщет?

– Не надо, Лёни, пожалей отца, он и так себя казнит!

Лёни больше не держали, но на всякий случай стояли рядом.

Он снова сел на бревно и сжал голову руками.

– Оставьте меня! – попросил он.

Отец и несколько мужчин отошли.

Пилё подсел к нему, а дед Уан стоял рядом.

– Не теряй голову, сынок, – сказал он. – Что с ним, проклятым, поделаешь. Тебе с ним не справиться.

– Ничего, придет и наше время, – с ненавистью проговорил Пилё. – Придет. Уж мы тогда рассчитаемся с этими псами раз и навсегда!

– Будет ли конец нашим мукам! – вздохнул Уан.

– Дай закурить, – обратился к нему Лёни.

Медленно опустилась ночь и скрыла искаженные горем лица людей.

Свадьбы, брызжущие весельем, повсюду разные, а вот похоронные обряды одинаковы повсюду и во все времена: тот же женский плач и стоны, печальные лица друзей, вздохи и слезы, соболезнования вполголоса, те же слова о неумолимости судьбы и бренности всего сущего. Люди приходят, пожимают руки близким умершего, чуть слышно шепчут утешения, в которые и вникать никому не хочется, потом рассаживаются по углам, молчаливые и скорбные. Время от времени кто-нибудь спросит, как все случилось. И вот один из родственников в который раз повторяет подробности теми же словами; потом кто-нибудь вспомнит, когда встретился и о чем говорил в последний раз с покойным, и закончит свое воспоминание глубоким вздохом. Другой на это заметит: „Все там будем, так уж нам на роду написано“.

Редко случается встретить человека, который не поддастся общему унынию. Понимая мучительное состояние родственников, сломленных горем, он найдет способ вывести их из скорбного оцепенения. Он знает, близкие покойного думают сейчас только о нем, вспоминают пережитые с ним вместе минуты радости и счастья, никак не могут смириться с мыслью, что нет больше того, кого они так любили и кого никогда больше не услышат. Безысходность горя прорывается рыданиями и горестными воплями. Плач передается от одного к другому, и даже те, что пришли просто ради приличия и, возможно, никогда не были знакомы с усопшим, утирают слезы – трудно сохранить душевное спокойствие при виде людского горя.