Мичо Каламата - Под властью пугала

В таких вот обстоятельствах твердый человек как луч света во тьме. Он всех успокоит. Благодаря ему прекращается цепная реакция плача. Чтобы отвлечь внимание, он заведет какой-нибудь разговор, расскажет что-нибудь интересное, глядишь, и стихли рыдания, потому что все в общем-то рады отвлечься от горькой действительности. Сначала в разговор вступают посетители, которым невмоготу такая напряженная обстановка, и, стремясь разрядить ее, они с готовностью откликаются на живое слово; вскоре присоединяются и дальние родственники, и даже члены семьи, находящие отдохновение в минутном забвении горя.

К сожалению, такой человек встречается редко, а если он и находится, то стоит ему удалиться, как снова воцаряется молчание и снова льются слезы, так как большинство людей в подобных обстоятельствах не в силах сдерживаться или вести отвлеченные разговоры, они только и умеют, что молчать и скорбно вздыхать, так что вместо успокоения еще больше всех расстраивают. А что уж говорить о людях истеричных, а тем более притворщиках, которые будто бы в глубоком горе испускают дикие вопли, щиплют себя за щеки и бьют кулаками по голове. Они самозабвенно причитают, подбирая самые трогательные слова, и все это напоказ. На самом деле ничего подобного они не испытывают, просто натренировались, как актеры на сцене. Такие люди словно зажженная спичка, брошенная в бак с бензином. Это характерно особенно для некоторых женщин, которые являются скорее для того, чтобы расстроить еще больше, а не для того, чтобы утешить. Хорошо, если находится такой человек, который возьмет их за рукав и выведет вон, но обычно их-то как раз никто не трогает.

В день, когда хоронили Силю, не было человека, который страдал бы сильнее, чем Лёни, ее брат. Но ни единой слезы, ни единого стона не вырвалось у него. Он стоял с потемневшим лицом, невыносимая боль будто иссушила все слезы. С той минуты как он узнал о страшном бесчестье, одна мысль билась у него в мозгу: как отомстить, как смыть этот позор.

Горестный плач в комнате не прерывался, приходившие к ним деревенские женщины начинали голосить уже с порога. Тело девушки посреди комнаты уже усыпали цветами: женщины приносили их охапками. Обычай требовал, чтобы Лёни встречал всех, кто приходил выразить свои соболезнования. Только это и удерживало его дома, а не то он уже давно убежал бы подальше, чтобы никого не видеть. Ему казалось, что он не имеет права даже взглянуть людям в глаза. Поминутно входили и выходили крестьяне в черной одежде из домотканой шерсти, женщины, прижимавшие к глазам платки, девушки с заплаканными лицами. Кози безмолвно стоял, то и дело зажигая самокрутку, которая поминутно гасла. Морщины резче обозначились у него на лбу, губы почернели. Вандё еще с вечера забрал к себе один крестьянин. Тетя Софа стояла в головах у племянницы, время от времени вздрагивая от рыданий.

В то утро приехал и господин Демир с женой. Их привез на подводе Пилё Нуши, отправившийся в город накануне вечером. Госпожа Рефия с горьким плачем бросилась на тело Сили. Господин Демир сжал руку Кози и молча обнял его.

Какая-то старуха тем временем рассказывала свой сон. В таких случаях старым людям всегда вспоминаются сны.

– Увидела я ее во сне, и прямо сердце защемило. Была она, милая моя, как невеста, в белом платье и в фате, а в руках красные гвоздики, вот как эти. Смотрю я на нее и удивляюсь, когда же это ты успела невестой стать? А она не отвечает – взяла кувшин и пошла. „Куда ты идешь, доченька?“ – „К колодцу, тетя Дафа, – говорит, – отец просил воды“. – „Зачем тебе идти за водой, ты ведь невеста? Дай мне кувшин“. – „Нет, тетя Дафа, он просит, чтобы я принесла“. И пошла себе дальше, к болоту. А сон-то вышел в руку: белое платье – смерть, а кувшин с водой – слезы…

К обеду налетели из города, словно вороны на падаль, следователь, жандарм Камбери и староста. О случившемся городским властям сообщил самолично староста Ндин Фикти, приземистый, круглый, как бочка, кривоногий старик. Следователь, тощий субъект, с ввалившимися щеками, седыми усиками и сжатыми в ниточку губами, словно он только что отведал лимонной кислоты, держал под мышкой папку. Жандарм Камбери был обладателем кустистых бровей, пышных усов, которые он то и дело подкручивал, и видавшего виды мундира с подворотничком, который, очевидно, когда-то был белый, но с тех пор успел засалиться до неузнаваемости. Объемистый живот жандарма был перетянут патронташем, к поясу приторочена громадная кобура с револьвером, за плечом длинная винтовка, ремешок фуражки спущен под подбородок. Именно такой, по его мнению, вид приличествовало иметь при исполнении служебных обязанностей. Следователь сразу же направился осматривать „потерпевшую“. Женщины оборвали плач и потянулись к выходу. Следователь безучастно взглянул на труп девушки, кивнул головой и вышел во двор. Ему принесли стул, он сел, положив папку на колени, достал авторучку и начал составлять акт. Жандарм Камбери стоял за его спиной, подкручивая усы, староста присел на корточки. Кончив писать, следователь начал задавать вопросы. Пилё с Уаном рассказали, как все произошло. Следователь выслушал, ничего не записывая, потом сказал:

– Вот вы, господа, говорите, что Гафур-бей ее обесчестил и она со стыда утопилась. А факты у вас есть?

– А то! Гафур-бея этой зимой мы тут частенько видали, – сказал Уан.

– Это еще ни о чем не говорит, – прервал его следователь. – Кто может подтвердить, что он ее обесчестил?

– Девочка тут одна есть… Она видела, как он выбежал из дома.

– Сколько лет этой девочке?

– Десять.

Следователь покачал головой.

– Это тоже не доказательство. Девочка несовершеннолетняя, она не может быть свидетельницей.

Крестьяне переглянулись. Пилё нахмурился. Он незаметно поглядел, нет ли поблизости Лёни и Кози, и облегченно вздохнул.

– Кози, отец девушки, тоже говорит, что…

– Нет, господа, свидетельство отца во внимание не принимается. Вы возводите напраслину на Гафур-бея. У вас нет ни одного доказательства. Гафур-бей – достойный человек, он не мог совершить то, в чем вы его обвиняете.

– Достойный, достойный! – закричал сердито Пилё. – Мы говорим тебе, что он это сделал, – значит, сделал!

– Доказательства, господа, где доказательства!

Крестьяне замолчали. Продолжать разговор не имело смысла. Следователь явно не собирался заносить в акт что-либо, направленное против бея, а потому начал выискивать какую-нибудь другую причину: может, отец с ней плохо обращался, а может, она случайно утонула… Не вытянув из крестьян ничего существенного, он записал в акте: „Утопилась по неизвестной причине“.

– Что же ты, господин судья, мы тебе говорим одно, а ты пишешь другое, – сказал Пилё. – Мы же тебе объяснили, почему она утопилась.