Василий Шукшин - Любавины

– Хорошо.

– А у нас тут новость.

– Какая?

Под столом коротко звякнул звонок. Зоя встала, сделала Ивану тот же знак – «сейчас», вошла к Родионову. Тут же вышла и стала созваниваться с Усятском. Созвонилась, стала по всему Усятску разыскивать тамошнего председателя колхоза. Председателя нигде не было.

– А заместитель?

Из колхозной конторы ответили, что за ним побежали. Через несколько минут заместитель пришел.

– С вами будет говорить товарищ Родионов, – сказала Зоя строго и нажала пальчиком кнопку на столе. Сказала в трубку: – Пожалуйста, Кузьма Николаевич, это заместитель, председатель в поле, – положила трубку и опять улыбнулась. – К нам карлики приехали.

– Какие карлики?

– Ну, карлики!… С цирком. Цирк приехал, и с ним карлики. Я двоих видела давеча. Интересно до чего!… Один пожилой уже, серьезный…

В этот момент в приемную вошел огромный детина со свирепым выражением на красном лице. Брезентовый плащ его, задубевший от степных ветров, от дождей и от солнца, сердито громыхал.

– Здесь? – спросил он, не останавливаясь.

– Одну минуточку! – вскинулась Зоя, но детина уже распахнул дверь.

– Вот что, – угрожающе загудел он с порога, – мне эти шутки, Кузьма Николаевич, сильно не по нутру!

– Какие шутки? – спросил Родионов.

– Людей взяли?

– Взял.

Детина сорвался на крик:

– Так с кем же я сеять-то буду? Вы что тут!… Совсем уж?!

Родионов прищурил усталые глаза.

– Во-первых, не ори, во-вторых, выслушай…

– Я не ору! – грохотнул детина. – А сеять отказываюсь. Все!

Секретарь крепко припечатал к столу широкую ладонь.

– Ты можешь не кричать, бурелом?! На кого ты кричишь?

– Отдайте людей.

– Ни одного человека. Люди твои наводят мост, ты знаешь об этом. Ты знаешь, что без моста нам всем хана. Чего же ты кричишь? Сеять он не будет!… Турусишь чего попало.

– Кузьма Николаевич, – взмолился детина, – отдай людей. Мне без них хоть живьем в могилу лезь и закапывайся. Пусть лебяжинцы сами наводят, раз они не позаботились загодя. Что я им, стройбат, что ли? Или Николай-угодник?

Секретарь смотрел на детину темными немигающими глазами.

– Я думаю у тебя еще десять человек взять, – сказал он серьезно. – У тебя положение лучше, чем у других, не прибедняйся. Как думаешь?

Детина сразу обмяк, грузно опустился на диван и стал вытирать фуражкой могучий загривок.

– Без ножа режут… Только начнешь малость подниматься, тебя опять – раз! – колуном по башке. А план давай!

– До завтра еще десять человек надо… Они хотят ночью работать с кострами.

– Только наладишься, понимаешь, только начнешь шевелиться – раз, палку в колеса. Тц… – детина горестно покачал головой. – Ну, ладно… пойду. Буду выкручиваться как-нибудь. – Он встал и пошел к двери.

– А как насчет этих десяти? – спросил Родионов.

– А?

– Десять человек, говорю, еще надо.

Детина сделал вид, что оценил «шутку» секретаря, криво усмехнулся на прощание и выскользнул из кабинета.

Зоя встала и прикрыла за ним дверь кабинета.

– Никакой культуры у людей!… Прет, как в лесу.

А Ивану сделалось вдруг стыдно. Стыдно стало за то, что сидит он на мягком диванчике, покуривает «Беломорканал», болтает с девкой и ни о чем не заботится, не волнуется, не переживает… Последнее время его что-то частенько стала покалывать совесть.

Трепаться с Зоей расхотелось. Он встал и хотел идти к машине, но в этот момент в приемную почти вбежала Майя Семеновна. Заплаканная… Мельком, отсутствующим взглядом посмотрела на Ивана, на Зою и прямо прошла в кабинет.

Зоя значительно посмотрела на Ивана.

– Чего это она? – спросил Иван.

Зоя так же значительно промолчала.

– А?

– Семейная драма, – не выдержала Зоя. – Ее муж, учитель, спутался с Марией Кузьминичной. А Майя Семеновна – в положении. Да и вообще это дико, хоть бы она и не была в положении. Верно ведь?

Иван не знал, верить Зое или нет. То есть он ей верил, но настолько это было чудовищно, так неожиданно, что сразу не укладывалось в голове.

Майя вошла в кабинет, села на диван и заплакала, склонившись к коленям.

Родионов растерянно смотрел на нее.

– Вот вы, Кузьма Николаевич… – заговорила Майя, пытаясь унять слезы. – Вы говорили, чтобы мы приходили к вам, если что… Вот я и пришла, – она опять склонилась к коленям, закрыла ладонями лицо, затряслась.

– А что случилось-то?

– Мне не к кому больше, поэтому я к вам… Не жаловаться, а просто… Так трудно сейчас, так трудно…

– Дома что-нибудь? С мужем?

– Да… Он связался с дочерью вашей. Я никогда не думала, что он такой. Я думала, он любит меня. Боже, до чего трудно!… – Майя посмотрела мокрыми, по-детски растерянными глазами на Родионова. У Родионова от жалости, от горя и от стыда вступила в сердце резкая боль. Он встал, потом сел, расслабил тело, чтобы унять боль. Она не унималась. Было такое ощущение, будто сердце какой-то своей нежной частью зацепилось за ребро… Он незаметно пошевелил левым плечом, положил левую руку на стол – боль не унималась.

– Давно они?…

– Говорят, давно.

– Он сам сказал?

– Нет… Он трус, он, оказывается, совсем-совсем не такой. Он стал кричать на меня…

– А чего ты плачешь?

– Мне просто стыдно… Я просто растерялась. Я сейчас не знаю, что делать…

– Ничего не надо делать. Тут ничего не сделаешь, – Родионов глубоко вздохнул – боль не проходила. – Не показывай никому, что у тебя горе. Ему особенно. Ничего страшного нет, – он встал, начал небыстро ходить по мягкому ковру. – Это даже к лучшему, что он сейчас раскрылся.

– У меня ребенок будет.

Родионов долго молчал. Ходил.

– Тем более тебе надо спокойней быть. А то родишь какого-нибудь психопата… Все в жизни бывает. Трудно бывает, – Родионов опять незаметно вздохнул и сел на место. – Так трудно бывает, что глаза на лоб лезут. Но убиваться, показывать слабость свою – это последнее дело. Плюнь на все, держись, другого выхода все равно нету.

Майя справилась наконец со слезами, сидела, безвольно опустив на колени руки, смотрела на белый платочек, который держала в руках, шмыгала носом, слушала.

– У тебя жизнь только начинается, – говорил негромко Родионов. – Много будет всякой всячины – и хорошего и плохого… – говорил, успокаивал, и непонятно, кого успокаивал: женщину или себя. Он чудовищно устал за эти десять-пятнадцать минут, даже постарел. – Плохого иногда больше бывает. Но на то мы и люди, чтобы не сдаваться… Так что не плачь.

Вошел Ивлев, внес в кабинет запах талой земли, унавоженных дорог и бензина – он гонял по району на мотоцикле. Грязный. Веселый.

– Здравствуйте!

– Здорово.

– Здравствуйте, – Майя посмотрела на Ивлева и опять склонилась к платочку, опять затряслась.