Григорий Мирошниченко - Азов

Крепкий на горячее слово казак зажигал души молодых донцов перед великим боем. Его слушали, затаив дыхание. Весла с этого струга опускались на воду тихо-тихо и так же тихо поднимались. Струги один за другим плыли от Монастырского урочища все дальше и дальше.

Но вот дозорный казак заметил что-то далеко позади струга. Приподнялся, вгляделся, торопливо сказал:

– Братцы! Да никак погоня за нами учинилася?! Глядите!

По Дону плыли четыре легких черных струга. Весла на них быстро взлетали и опускались.

Атаман Татаринов прервал свои думы, привстал настороженно и, глядя на просторы Дона, подумал: «Откуда же те струги взялись?» А вслух сказал:

– Жарко гребут – торопятся!

Но чтобы предупредить всякую неожиданность и избежать беды перед началом большого дела, велел передать по стругам:

– Всем плыть вниз по Дону, да не задерживаться! А шестерым стругам, – он указал рукой которым, – повернуть да плыть вон тем навстречу… Справа по берегу – два. Слева по берегу – два. Двумя стругами – плыть влобовую.

И поплыли. На всякий случай приготовили ружья. Поближе подтянули сабли: «Могли ж и татары воровской хитростью пересесть на струги да ударить с тыла».

Но вскоре все выяснилось. То не татары были – то Стенька Разин, Тимошкин сын, плыл с Черкасска-городка. Подплыл он к атаманскому стругу и смело сказал Татаринову:

– Почто ж вы оставили нас в Черкасске? Почто вы дела нам никакого не дали? Глядите, сколько нас!

В четырех стругах тесновато сидели оборвыши-казачата, иные с саблями, другие – с дубинами. Все они были молодцеватые, бравые, веселые.

Татаринов окинул их острыми глазами. И видно было по его суровому взгляду, что он не одобрил намерений Стеньки и его «войска». Все они нахмурились, нагнули головы, стали глядеть исподлобья на атамана. Да и сам предводитель их потупил взор.

Атаман серьезно спросил:

– Куда же вы путь-дорогу держали, мои орелики?

Стенька ответил серьезно:

– Азов брать! Чего нам попусту дома-то сидеть! Берите нас с собою!

Атаман спокойно сказал:

– Надежда моя была на вас иная. Черкасск оставили мы совсем без войска. Остались там лишь старики, калеки, вдовы, детки малые. Где их защита? Кто оборонит их от татарина?

Стенька молчал.

– Верните струги назад да берегите мне Черкасск пуще глаз своих, – строго сказал Татаринов. – Не убережете города – быть вам в позоре!

Глаза Стеньки потускнели, затуманились, он не мог больше вымолвить ни одного слова…

Атаману некогда было задерживаться. Он велел шести стругам плыть своей прежней дорогой. Шесть стругов тихо повернулись, и казаки поплыли в них молча.

Четыре Стенькиных струга все еще покачивались на воде. Казачата привстали, затихли, шеи повытянули и долго провожали глазами струги Татаринова. Стенька стоял на корме, печальный, как будто пораженный громом. Он ничего не видел ни впереди, ни вокруг себя. С глаз его медленно скатывались крупные слезы горького разочарования и неожиданной обиды. Но тотчас же он смахнул их рукавом рубахи, круто повернулся и сказал:

– Не за горами, ребята, наше дело! Гребите назад в Черкасск!

Легкие казачьи струги пристали к берегу. Сергиевский городок, разоренный турками, стоял на обрыве. Когда-то здесь, уходя на море, казаки валили дубки; теперь дубков в Сергиевском почти не осталось. Земляной вал, насыпанный вокруг городка, обсыпался. Старые казачьи землянки выглядели убого и черно. Плетни повалились. Улицы со­всем были пусты… Подплыли струги, и городок ожил.

В кибитке, поставленной на берегу для атамана Татаринова, было многолюдно. Татаринов сидел на ковре, нахмуренный, задумчивый. Медный шлем лежал у ног его. Он глядел пытливо на старика Черкашенина, который сидел на скамье против атамана и, шевеля губами, что-то шептал. Позади старика застыли Алеша Старой, есаулы Порошин и Карпов. Четыре казака – добытчики языков для атамана Наума Васильева – стаяли у входа в кибитку. Они приехали доложить атаману о переменах, происшедших в Азове.

Казаки расположились на берегу возле стругов и ели. Иные лежали на земле.

Дед Черкашенин заговорил:

– Ветерок с Маныча да с Медведицы, примечаю я, меняет направление – нам на беду. Ветер подует с моря, и тогда лихая беда нахлынет на наши степи. Трава загорится и будет жечь на своем пути все, а нашему делу – большая поруха… Думай, как быть.

Татаринов молчал. Бронзовые скулы его нервно дер­гались.

Не получив ответа, старик встал, вынул из кармана штанов шелковый синий платок и молча вышел из кибитки. Он развернул платок и протянул руку к реке – платок затрепетал в его пальцах. И тянуло платок ветром не в сторону Азова, а к Манычу и Медведице. Опечалился старик, но продолжал пристально глядеть на трепетавший шелковый платок. Но вот платок порхнул, словно голубь, обвился вокруг пальцев, опять порхнул и лег на рукав белой рубахи. Потом сорвался с рукава и метнулся в сто­рону Донца… Шелковый платок отклонялся к Азову! Глаза старика улыбнулись, но сразу снова опечалились: опять повернуло платок к Манычу. Черкашенин тяжело вздохнул и с такой силой сжал его обеими руками, словно хотел задушить кого-то.

Все ждали, что он скажет.

Костлявые пальцы не скоро разжались. Когда старик разжал руки, к ногам Татаринова упал платок, словно живая птица.

Татаринов молчал, и дед молчал, смотря на платок почти невидящими глазами, будто от него он ждал ре­шения.

– Миша, – сказал наконец дед, – беды не миновать: ветер погонит к Манычу и к Черкасску.

Татаринов, поднявшись, спросил:

– А перемен не будет?

– Не будет! Шли наскоро вдогонку посланным ватагам, чтобы не жгли травы, а ждали от нас указа.

Татаринов немедленно погнал казаков добрых на все четыре стороны предупредить ватаги – не жечь траву! Посланные вскочили в седла и помчались на лихих конях.

Выйдя на берег Дона, Татаринов увидел серый дым за правым берегом и сизо-черный дым за левым берегом. Татаринов оторопел.

– Ах, сатаны, зажгли уже траву! Теперь огня не остановить! Ах, сатаны!

Все вышли из кибитки…

Дым на правом берегу, в далеких степях, поднялся бурно и высоко. И слева черный дым поднялся облаками к небу.

– Ну, господи благослови! – сказал старик. – Назад путей нам нету… Что будет, то будет. Гляди, и ветер переменится, погонит с Маныча.

– Эй, казаки! На струги! – крикнул Татаринов. – Стена взорвется под Ташканом-городом – лезьте!

А черный дым, с подожженных степей поднимался все выше и выше, надвигаясь стеной к Дону. Все степи в сторону Кубани и в сторону Тамани были подожжены казацкими ватагами, чтоб татары не могли прийти на помощь туркам. Жарко горели степи. Дымовая завеса закрывала все небо, и курганы, и всю прибрежную азовскую сторону.