Григорий Мирошниченко - Осада Азова

С женой Евдокиюшкой совет мал, – народили деток: Алешеньку, Иванушку, Василия, Ирину-чадушко, Татьянушку да Аннушку – и маемся с ними».

Царь два раза перекрестился.

За три коротких месяца лютая смерть вырвала и унесла в могилу двух любимых царских сыновей – Иванушку да Василия. От этих двух страшных смертей не легко оправиться.

«…Иринушку не пристроили еще в замужество – один позор перед боярами. Да и сам-то женился по своей ли воле, по своей ли охоте? Где только не приискивали невест, кого только не сватали!

…Захотелось батюшке, царствие ему небесное, женить меня на иностранного государства принцессе. Послали по невесту князя Львова с дьяком Шиповым к королю Христиану в Данию. Приспело-де сочетаться государю нашему законным браком…

Повезли соболиные и иные подарки с особым наказом Филарета ласково говорить с королем, смотреть девиц издалека, бить челом по обычаю учтиво. Глядеть внимательно, какова которая возрастом, лицом, белизною, глазами, волосами, и нет ли какого увечья, смотреть, примечать вежливо, а посмотревши, идти вон. Какую выберут, о той и договор с королем ставить. Спрашивать у короля Христиана, сколько дадут за невестою земель и казны…»

Сватовство закончилось печально: Львова и перепившегося дьяка Шипова выгнали из Дании. Король Христиан отказался говорить с московскими сватами…

Захотелось Филарету высватать невесту в Шведском королевстве. И это сватовство окончилось позором.

Потом царь вспомнил Долгорукую, которая вскоре умерла, и вот… теперь он живет с Евдокиюшкой, с детьми… Не спокоен царь в своем государстве. И совета в та­кое трудное время ему действительно держать не с кем. Царь хотел было, как прежде, позвать князя Димитрия Пожарского, но умнейший князь был тяжело болен.

Остается один думный дьяк Федор Федорович Лихачев, который посоветует и отсоветует, скажет и сказанное слово, глядишь, обратно заберет…

Но делать нечего, надо звать Лихачева…

Скоро он вошел в Золотую палату, в малиновом одеянии, в красных сапогах; ростом высок, в плечах широк, одутловат, живот широким колесом. Поклонившись в пояс, мягко спросил государя о здоровье.

– Здоровье не шибко складно! – сказал государь низким голосом. – Как здоровье боярина?

– Бог миловал, живем не помираем, царю добра желаем. По какому делу изволил звать, государь?

– По весьма важному… Тут как-то вспомнил я англичанина.

– Англичанина?

– Да, боярин, англичанина Мерика и солонку хрустальную, обложенную золотом, дорогими каменьями и жемчугом, подаренную мне…

– То был хороший подарок, – сказал Лихачев.

– Вспоминал и другие бесчисленные подарки Мерика – все золото да серебро, серебро да золото… Торговлю вести англичанину надобно было, ездить в Астрахань, в Персию… Так что-то вспомнилось… А не ведомо ли тебе, боярин, какова ныне торговля в Азове-городе?

– Помилуй бог, не ведаю.

– А не ведомо ли боярину, каковы ныне дела на Дону? На море и в Крыму?

– Не ведаю.

– А не ведомо ли тебе, Федор Федорович, – гневаясь спросил царь, – каковы наши государские дела с ногаями? Они ведь переметнулись к хану; а не вернулись ли к нам, в наше подданство?

– Помилуй бог, государь, вестей таких давно не поступало.

– Кнутом тебя бить, боярин, аль палкой? Ближний боярин! Думный дьяк! А ничего не знаешь, что тебе знать положено, – сказал с раздражением Михаил. – Иль тебе служба царская наскучила?

Лихачев хотел было что-то возразить.

– Не препирайся! – гневно вскричал царь и продолжал уже спокойнее. – Так я с тобою сотворю то, что сотворил в свое время с Грамотиным, сослав его в Анадырь.

– С чего бы это ты, государь, так стал выговаривать мне? Вельяминов все делает от себя, по своему почину, минуя меня, дьяка думного. Ему все сходит. А ты, великий царь, меня лаешь.

– Все вы, сатаны, минуете один другого. Вдвоем, втроем, вчетвером минуете царя! Дел своих исправно не ведете. Михаил-де поваден нам! Я покажу вам ныне, поваден я вам или неповаден! А злую жалобу персидского царя читал? – спросил царь.

– Не довелось!

– Помрешь, тогда и доведется!.. Я хворая знаю о ней, а он сидит и не почешется. – Михаил помолчал. – В позор царю службу несешь, квас пьешь, пузо растишь, за своим хозяйством доглядываешь… Отниму твое хозяйство, запишу на себя все твои сельца, поместья, пустоши и приселки, а тебя кину в Анадырь. Ей-богу, кину! Азовских дел не знает, астраханских тоже не знает, крымских не ведает, донские дела думному дьяку – потемки. Другие государства знают о беспорядках в посольских делах, а Лихачев, живя в Москве, не знает того, что обращение в Москве с иностранными послами худое. У нас-де все хорошо. С других государств спрашиваете, Земский собор собирали, выговор крымскому хану за наших же послов делали, едва не разорвали с царством, войну подвинули близко, а у самих порядка нет.

Лихачев стоял, покорно склонив голову, а тихий обыч­но царь, встав у кресла, воспламенялся все больше и больше.

– Ты ведаешь, что персидский царь, наш любительный друг, ответно грозится: я-де и над вами, и над другими вашими послами велю учинить такую же крепость. Ну каково нам слушать это?

– То весьма недобрые вести.

– «Недобрые»!.. Куда годится моя царская служба, если я даю указ торговать людям персидского царя в Казани, в Астрахани беспошлинно, а нет – с малыми пошлинами, а там дерут с них шкуру своими законами, а не царскими. Они набивают мошну деньгами, скотом, товарами, а царь за все один в ответе. Бери-ка, читай, думный дьяк, помимо тебя бумагу доставили. Писал сам персидский царь.

Лихачев стал читать:

– «В Астрахани, в Казани и в других городах моим торговым людям убытки чинят, пошлины с них берут вдвое и втрое против собственных товаров, а для меня товары покупать запрещают: грошовое дело птица ястреб, купил мне его мой торговый человек в Астрахани, а воеводы, не кто-нибудь, воеводы – ястреба у него отняли и того татарина, у кого купил ястреба, посадили в тюрьму: зачем-де ты, татарин, продавал заповедный царский товар!

Послы ваши русские привезли мне от тебя, государь, птиц в подарок, так я велю из них вырвать по перу, да и выпущу всех – пусть летят куда хотят… Я своим приказным людям, если они вашего торгового человека в убыток приводят, велю тотчас же брюхо распороть. Нам же торговые убытки нанося воеводы издавна, а им брюхо не распарывают…»

– Сладко читать? – спросил царь.

– Не сладко, – поднимая глаза, задумчиво сказал боярин. – При злом шахе Аббасе наших послов привезли отменно. Сам шах встречал Коробьина и Кувшинова – руки и глаза поднимал к небу и ласково и любезно говорил так: государство мое, и люди мои, и казна моя – все не мое, все божье да государя царя Михаила Федоровича, во всем волен бог да он, великий государь. Патриарху Филарету поднесли тогда Русам-бек и Булат-бек драгоценный подарок – икону Христову, похищенную в Грузии.