Дмитрий Мищенко - Синеокая Тиверь

С того дня князь Волот стал заметно добрей со своей женой, а еще добрее – с детьми. Почему – сам не знал. Может, мысленно просил прощения за свои думы там, над лиманом, а может, только хотел бы попросить, но не мог. Так нелегко подойти и сказать: «Я предал вас: и тебя, жена, и вас, дети… Увидел девку красоты неписаной, забыл обо всем, пошел на предательство, чем, наверное, и прогневил богов, а разгневанные боги покарали меня самой страшной карой – слепотой сына». Ой нет, сказать о таком не может, лучше будет, если не узнают.

Замечала ли его муки-покаяния княгиня Малка, одни боги ведают. Но на благосклонность отвечала удвоенным вниманием, а на ласку – благоговением. Как и дети, между прочим. Особенно самая младшая – Миланка. Светилась, как солнышко, покоя не давала отцу. Только отец в терем, уже бежит, смотрит-заглядывает в двери. И улыбается так, что и каменный не останется равнодушным, скажет: «Заходи, дитя».

Не гневался за это на нее и на нянек-челядниц. Усаживал на колени и наслаждался щебетаньем-разговорами, глазоньками доверчиво-добрыми и чистыми. И слушал внимательно и чинно, а то и смеялся, слушая.

– Вот ты какая у нас! – удивлялся. – Умеешь быть пташкой и петь, как пташка?

– Да.

– Ну-ка спой!

Девочка не заставляла себя долго просить. Быстренько слезала с отцовских колен, становилась, как подсказывал ее детский разум, и напевала:

Князь подхватывал малышку на руки, прижимал и целовал нежно.

– Какая ты у нас славная, Миланка! Какая милая девочка! Кто же это тебя научил всему? Бабуся?

– Она.

– А ты уже сеяла мак?

– Нет, собирала только. Бабуся говорила, весной будем сеять.

– Поедешь к бабушке?

– Поеду. А батюшка поедет с нами?

– Поеду, дитя мое.

– На все лето?

– Нет, на все лето не смогу. Буду приезжать на праздники да когда будет свободное время.

– Приезжай, батюшка. Там так хорошо! И песик у бабуси есть, и кошечка, и цыплята. А еще бабуся много сказочек рассказывает нам, поет всякие песни.

– О-о! Ты и сказочки уже знаешь?

– Знаю.

– Может, расскажешь?

– Я лучше спою еще.

Не ожидая приглашения, пускалась в танец. А танцуя, напевала:

Они так громко смеялись, поднимали такой шум, что челядницы удивлялись и радовались, глядя на них.

Не раз думал князь: хорошо ли, что все Миланка да Миланка развлекает отца, не пора ли и отцу потешить дочку?

Искал и не находил для нее развлечения или времени на развлечения. Но однажды, когда выпал снег, вошел со двора радостный и бодрый.

– А ну-ка, Малка, одевай детвору, да потеплее. Поедем в Соколиную Вежу, прокатим в санях наших соловушек и Богданку проведаем.

И усаживались в запряженные тройкой сани, и ехали заснеженным полем и лесом. Волот был таким, как и утром. Смеялся радостно, смешил всех и напоминал челяднику:

– Гони, гони вороных! Они застоялись, пусть несут так, чтоб снег летел из-под копыт, чтобы ветром дух захватывало у нашей Миланы. Ей это нравится. Правда, Миланка?

Укутывая девочку, заглядывал в ее горящие глазки и радовался.

«Несправедлив я был к Малке, – признавался себе. – Ой, несправедлив! Девчонки не такой уж и вред для рода. Вон какая красавица старшая – Златка. А какая Миланка! Вторая Миловидка по красоте. А значит, не нужно падать духом. Постигло горе сына? Не будет наследника кровного? Так будет два зятя! Один из них заменит сына, если на то пойдет, и сядет на княжеский престол в Тиверской земле! Не все еще потеряно. А может, и ничего не потеряно».

Зима извечно была порой отдыха. И для князей, и их воинов, и для смердов-поселян. Не до отдыха лишь ремесленному люду: оружейникам да мастерам по золоту, кузнецам да лудильщикам, плотникам и ткачам. Тем, наоборот, надо наверстывать зимой, брать на прожитье то, чего не возьмут весной, летом, когда в поле горячая пора. Да и ремесленников не так уж и много. Все остальные знают: настала зима – пришло время отдыха, а лучшим отдыхом всегда была и остается охота.

Не удержался от нее и князь Волот. Поездки в Соколиную Вежу, правда, немного поубавили в нем страсти к охоте, но не настолько, чтобы отказаться от нее насовсем. Как только легли глубокие снега и в Тивери твердо установилась зима, заржали у княжьих конюшен кони, залаяли на скотных дворах псы, отозвались, пробуя голоса, рожки, за ними – и басистые турьи рога. Ловчие покрикивали на челядь, челядь – на псов, и пошло, покатилось долами громкое эхо, извещая всех: князь собирается на охоту.

Когда Волот выходил из терема и садился в сани, подъехал на вороном, широкогрудом, с крепкими ногами и еще более крепкой гривастой шеей коне воевода Вепр.

– Куда велишь идти сегодня, Волот?

– В низины, там зверя больше.

– А может, на дедовские вотчины заглянем? Там не меньше. Давно не были в тех местах зимой, не охотились.

Догадывался воевода: не до веселья князю в Соколиной Веже, потому и хотел увезти подальше от нее. А самого, как никогда, тянуло в Веселый Дол: обещал Людомиле еще тогда, как гостил, что на ловы прибудет к отчему дому.

Не первый раз идут на охоту вместе. С тех пор как Волот – князь, Вепр – первый после князя ратный муж в земле Тиверской. С юных лет сошлись на ловах в своих вотчинах. Брали их тогда не как мужей – рано им было выходить на медведя, встречаться с клыкастым вепрем, брали как отроков, возлагали на них обязанность загонять зверя. Однако снаряжение и они имели настоящее, да и охотничьих навыков им не занимать. Всякое случается на охоте, произошло и тогда, при первом знакомстве молодого княжича с молодым соседом Вепром. Шел с челядью, кричал, загоняя зверя, а вепрь пошел на него. Конь взвился на дыбы и выбросил княжича из седла. Как это случилось – и заметить не успел. Да и некогда было смотреть. Сошли с дороги челядники – рванул за ними и Гнедой. А вепри уже рядом. Единственное, что мог сделать – подхватил рогатину и приготовился к бою. На что надеялся – сам не знал: вепрей, которые шли прямехонько на него, было два, да какие там вепри – веприщи.

– Бери того, что по левую руку, – услышал позади себя чей-то голос. – Я возьму того, что по правую.

Отрок, что скакал на коне и кричал ему, тоже был с рогатиной. Кто он – позже узнал, а узнав, и в Соколиную Вежу пригласил, и конем гривастым, который носил потом Вепра на Дунай и за Дунай, наградил. И все в благодарность за помощь, потому что и родители после этого близко сошлись и стали не только приятелями, но и соратниками. А к тому же жили по соседству: Волот с отцом своим по одну сторону леса, Вепр – по другую; в вотчине Волота межа проходила по северной стороне дубов, что стояли на взгорье и высились над лесом, у Вепра – по южной. И характерами оказались похожи: веселые и удалые, склонные к крепкой мужской дружбе, а еще сильные телом и духом, не боялись ни скачек шальных, ни поединков со зверьем лютым. Вот и подружились. Сколько жили в своих вотчинах, столько и были все время вместе. Одним предпраздничным вечером Волот гнал коня в Веселый Дол и был на игрищах и других забавах у Вепра, в другой раз – Вепр скакал в Соколиную Вежу на гулянку вместе с Волотом. А уж когда наступал день, который праздновала вся земля, или приближалось время зимней охоты, сходились всем родом и развлекались так, как сердцу было угодно.