Дмитрий Мищенко - Синеокая Тиверь

Они так и делали: выходили за покупками, а сами расспрашивали всех, не знает ли кто анта Божейку. Если не было надобности идти за покупками, искали любой повод, только бы оказаться среди людей, спрашивали, не слышали ли, где есть анты, проданные позапрошлым летом ромеями.

А люди словно сговорились: не слышали, не видели, не ведаем. Пусть бы Миловиде отвечали так, она чужая, от нее можно и отмахнуться, но почему Исидоре говорят то же самое? Вон она какая разговорчивая и общительная с фессалоникийцами.

– Может, и правда продали в другое место?

– В Никополе уверяли: продавали антов и в Фессалоники.

Женщина, кажется, не совсем верила тому, что услышала. Стояла молча, думала.

– Завтра снова наведаемся в морское пристанище. Если его привозили в Фессалоники, там должны знать, куда его дели.

В пристанище свой торг, правда рыбный. Рыбаки еще и к берегу не успеют пристать, а их уже поджидают перекупщики. И все больше женщины. А где собираются женщины, чего только не услышишь. Переберут по косточкам все, что произошло за ночь, переберут и то, что случилось прошлой и позапрошлой ночью, особенно если новости пришли издалека.

– Вы слышали, вы знаете? – с таинственным видом спрашивали одна другую и передавали только что ими услышанное. Потому что это не какая-то там бывальщина, это чудо из чудес. – У одной пары из Вардара родилось, поговаривают, дитя – с зубами. Его пеленают, а оно крутится и кричит: «Зачем вяжешь? Не видишь, не хочу я. Смотри, будешь кормить грудью, укушу так, что кровь пойдет».

– Свят, свят… Конец света приближается.

– И не говорите. Когда такое было?

– Это еще не диво, сестра, – добавляет другая. – Настоящее диво произошло в Вероне. Одна, говорят, родила дитя в шерсти.

– Боженьки!..

Женщины немеют от страха и вот так, в страхе, замирают, ожидают. Наконец страх перестает быть запрудой и река – растерянность да еще река – любопытство подхватывают его и бросают в пропасть, в одно мгновение разносят в щепки. Поэтому нужно было быть не Миловидкой, а Исидорой, чтобы остановить этот поток, а уже если не остановить, то хотя бы направить его в другое русло.

– Грехов у нас много, – выбрав удобный момент, бросает Исидора в быстрину разговора. – Вот Всевышний и знаменует приближение конца.

– Что правда, то правда…

– Эту девку видите? – показала Исидора на Миловидку. – Дитя почти, а вон какая красавица, а знали бы вы, сколько горя довелось ей испытать. И все из-за людоловов, которые именуют себя императорскими легионерами. Ворвались в антские земли и забрали весь придунайский люд, погнали в рабство, а кто не был годен или не согласился на рабство, тех зарубили. Правду говорю. У этой девушки зарубили мать, отца, бабусю, деда, весь род, а суженого ее связали и продали кому-то из вельмож Фессалоник. Не слышали ли, у кого есть рабы-анты, купленные позапрошлым летом? Пусть бы девушка порадовалась, свиделась со своим ладой, а то бы и замуж за него вышла.

Женщины стали припоминать и, припоминая, переговаривались.

– Он твоего возраста, девушка?

– Да.

– А какой он из себя?

– Такой, тетеньки, красивый, такой красивый, что ой!

Не скупилась на слова, рассказывала, как он гибок в стане, какие искристо-голубые глаза у него, какой пышный и кудрявый чуб.

– А вот здесь, – показала на щеку, – у него родинка. Небольшая, но все же приметная.

– Боженьки! – воскликнула низкорослая, с добрыми карими глазами молодка. – Не тот ли это, что бросился в море?

– Как – бросился? – побледнела девушка. – Почему бросился?

Молодицу обступили, повелев говорить все, коль уже начала… А та и не рада, что начала. Потому как рассказ ее будет не из веселых. Ой, люди милые, хорошие, если бы знали, какой невеселый!..

Девка правду говорит: навикулярий Феофил привез его откуда-то издалека и точно, позапрошлым летом. Привез и приказал садовнику взять к себе в помощники. Сад большой, да и огород тоже – рабочие руки нужны. Ну, а садовник его, всем известно, – деспот похлеще хозяина. Загонял молодца, заморил трудом непосильным, пока у него не лопнуло терпение: взял да и сбежал ночью, не знал, наверное, бедолага, что из Фессалоник ночью не выберешься – кругом стража, у каждых ворот, а особенно в пристанище. Вот и схватили анта, по отметине узнали, что подневольный раб, и возвратили навикулярию. Феофил разозлился, приказал заковать беглеца в оковы и бросить в подземелье, как узника. Правда, держал там недолго. Какая выгода рабовладельцу от раба, сидящего в цепях, который ест хлеб даром. Поэтому потомил несколько дней, а потом призвал к себе. Смотрел-смотрел, раздумывал и повелел надеть непокорному рабу колодки на ноги. «Пусть носит и привыкает, – сказал. – Увидим, что привык, тогда и снимем».

В сад не посылал уже молодого анта, а поставил подметать двор, приводить в порядок конюшни. А сам отправился морем по своим делам к далеким островам и пристанищам. У него всегда так: редко бывает дома, больше плавает и торгует. И лето, и зиму. Разве что буря или какое-то важное дело задержит около жены. Все остальное время целыми неделями в море пропадает. В тот раз его тоже долго не было. За всем присматривала жена Мария. Вот и увидела молодца из антов. Девушка правду говорит: уж больно был красив. А еще очень тосковал. То ли по земле своей, то ли по дому своему, то ли колодки и работа подневольная измучили. Ни с кем не разговаривал, подметал, возился на кухне и все тосковал. А случалась свободная минутка, особенно когда подносили, как псу, болтанку в казанке, закрывал лицо руками и беззвучно плакал.

Может, пожалела его Мария, а может, и правда он ей понравился, только позвала она раз кузнеца и велела снять колодки.

«Накличешь ты на себя гнев навикулярия, – предупреждали ее. – Знаешь ведь, он не потерпит ничьего вмешательства».

«Ничего, – стояла Мария на своем. – Раб изнемогает, не видите разве? Пусть делает свое дело, но без колодок».

Сняли ему колодки, да и начали приглядывать за молодцем и заметили: госпожа не только освободила ноги анта, но и от болтанки-еды избавила, позвала в дом, велела умыться и садиться за стол вместе с челядью. Удивились этому вниманию и благосклонности со стороны хозяйки. Но больше всех была удивлена сама хозяйка, когда ант ослушался и избежал приглашения, а ночью и вовсе исчез со двора. Слышали, вторично ушел от своего хозяина, хотя его предупреждали: если побег повторится, навикулярий сделает с ним то, что делают со всеми непокорными: избавит даже от желания чего-то хотеть, куда-то бежать. Был ли так отважен этот красивый ант или громко и неотступно звала его земля родная и те, кого оставил в той земле, только решился и опять сбежал. В этот раз ему посчастливилось обойти стражу и выбраться из Фессалоник. Может, и из ромейской земли ушел бы, только слишком рано поверил в то, что свободен, подвело его легкомыслие: заснул при дороге и угодил в руки димотов, а от них – в префектуру, из которой и доставили раба-беглеца его владельцу. Мария, рассказывают, защищала анта перед мужем, на коленях умоляла, чтобы смилостивился, но эти мольбы только разозлили навикулярия вконец. «Ты хотела иметь его спальником в опочивальне, вот и получай!» – сказал твердо и вышел от нее.