Григорий Мирошниченко - Юнармия

Красноармеец, взяв у нас хлеб и сало, стал быстро и жадно есть.

– Ну, рассказывайте, ребята, что там на станции тво­рится.

– Вчера прикокошили кадетский броневик, – сказал Иван Васильевич.

– Врет он, – перебил его Мишка. – Броневик цел. А вот командира ихнего прикокошили.

– Я и говорю, что командира, а ты не заскакивай.

– Так ты так и говори, а не ври.

Красноармеец рассматривал нас, прищурив глаза, и уминал хлеб с салом.

– Слушай, товарищ красноармеец, – выпалил вдруг Васька и стащил с головы лохматую казачью шапку. – Может, ты к нам пойдешь жить? У нас хорошо, к нам ни­кто не ходит.

– Нет, паренек, я уж лучше тут поживу. А то в посел­ке меня сразу сцапают. Вот нога заживет, тогда другое дело. Разыщу кого надо…

– А кого тебе надо? – спросил Васька. – Мы тебе сразу найдем. Только скажи.

Красноармеец улыбнулся:

– Нет уж, спасибо. Я лучше сам.

«Скрывает он что-то», – подумал я.

– Товарищ красноармеец, – сказал Андрей, – а как ты думаешь, что если мы отряд свой организуем? Неболь­шой такой, зато боевой. А?

– Это верно, отряд организовать хорошо бы, – сказал Гаврик. – А то что ж? Вчера нас уже побили. Может, се­годня еще побьют. А отряд будет – мы сами накладем им.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал Андрей. – Нам не для драки отряд нужен, а против беляков, офицеров бить.

Красноармейцу это заявление понравилось.

– Вы, видать, парни отчаянные! – сказал он. – Только если вы одни в это дело сунетесь, вам дадут духу. С пер­вого же снаряда от вас одни клочья останутся. Вот если бы был здесь настоящий партизанский отряд из деповских рабочих, вот это да! Вы бы там разведчиками были, а то и пулеметчиками. Я одного парнишку в Балахоновском отряде знал, твоих вот лет, – кивнул он на Андрея. – Так этот парнишка, когда наши отступали от Богословки и уже пушки бросили, поснимал с пушек замки и кинулся нам вдогонку Слышим – кто-то скачет сзади. Оглянулись – этот парнишка. «Эй вы, черти голомазые! – кричит. – Зачем пушки белым оставили?» И вытаскивает из вещевого меш­ка замки. А они тяжелые!

– Ну вот видишь, – сказал Андрей. – И мы могли бы не хуже красноармейцам помогать. Ты нас все-таки органи­зуй. Запиши нас, которые за красных идут. Не бойся, шу­меть мы не станем. Без тебя никакого дела не начнем.

– Ну, ладно, – сказал красноармеец. – Только запом­ните: во-первых, воинская дисциплина; во-вторых, чтобы никому ни одного лишнего слова. Поняли? – Красноарме­ец поднял палец.

– Поняли, – сказал Андрей за всех. – Если кто пробол­тается, я ему сам голову оторву.

– Чего ты на меня смотришь? – буркнул Васька. – Я, что ли, проболтаюсь?

– Да я на тебя и не смотрю… Чего ты разошелся? Так как же, товарищ красноармеец, запишешь нас?

– Зачем записывать? Я и так вас запомню. А бумаж­ка еще, того и гляди, попадется кому не следует.

– Нет, пиши, – сказал Андрей. – Мы ее в таком месте закопаем, что ни один черт не найдет.

Андрей вытащил из бокового кармана куртки большую записную книжку в потрепанной клеенчатой обложке, вы­рвал лист с красной линейкой наверху и протянул красно­армейцу.

– Пиши меня, – сказал Васька. – Василий Ильич Кастинов, двенадцати лет, доброволец.

– Фамилии писать не надо, – сказал красноармеец. – Запишем условно первую букву.

И он написал огрызком карандаша:

1. Василий К., 12 лет.

2. Андрей Б., 15 лет. (Фамилия Андрея была Беленец.)

3. Григорий М., 15 лет. (Это я, Мирошко.)

4. Иван Д., 14 лет. (Иван Васильевич Душин.)

5. Михаил А., 14 лет. (Архоник.)

6. Гаврила Д., 14 лет. (Дьяченко.)

– Все? – спросил красноармеец.

– Все, – сказали мы коротко.

– А как же Сенька Воронок? – спросил Васька.

– Да его же нет, зачем его писать? – сказал Иван Васильевич.

– Пиши! – крикнул Васька. – Его первым писать надо было. Он парень отчаянный. Не то что ты.

Красноармеец записал:

7. Семен В., 15 лет.

Потом он разделил страницу пополам, и все мы в по­рядке номеров расписались, – каждый поставил свою бук­ву. Только одна строчка осталась без подписи.

Командиром отряда выбрали, конечно, Андрея.

– Да вы и в самом деле отряд организовали, – гово­рил красноармеец, весело улыбаясь.

На том же листке написали протокол М. К. Н. О. С. В. О. У. В. Д. П. С. П. П. Р. К. П. В. В. О.

Это значило:

«Местонахождение красноармейца не открывать. Соб­рания всего отряда устраивать в другом пункте. Совеща­ния проводить под развороченной крышей. Провести вер­бовку в отряд».

А под протоколом еще написали 12 букв – это были опять имена и фамилии добровольцев.

– Вы тоже подпишитесь, – сказал Васька красноар­мейцу.

Красноармеец подписался: П. Ш.

– Это, значит, вас Петром зовут? – спросил Васька, внимательно разглядывая буквы.

– Нет, не угадал. Мать Порфирием звала. Порфирий Шабуров.

– Ну и звать вас чудно! – сказал Васька.

Мы уже собрались было уходить, как вдруг Порфирий остановил нас и спросил:

– Кто из вас поближе к станции живет?

– Я! – крикнул Васька. – Я ближе всех.

– Тише! Чего орешь? – сказал Гаврик. – Сказано ведь было, чтоб лишних слов не говорить.

Порфирий подошел к Ваське:

– А что твой отец делает?

– Он слесарем деповским работает. Про него все го­ворят, что он первый в поселке большевик. Он даже командира бронепоезда не испугался.

– А дома когда он бывает?

– Вечером.

Красноармеец помолчал немного, а потом сказал:

– Вот что, Василий. Приходи ко мне как-нибудь вече­ром, мы к отцу твоему вместе пойдем.

– Вы и к нам тогда приходите. Мы с Васькой в одном дворе живем, – сказал я.

– Да и я недалеко живу – четвертый проулок сзади, – сказал Гаврик.

Порфирий засмеялся.

– Мне бы уж как-нибудь до одного дотащиться, – ска­зал он. – Нога у меня теперь, как полено. Да и опасно мне разгуливать – сгребут. Так вот что, Вася, скажи своему отцу, что, ежели он не боится, пускай как-нибудь рабочих созовет, кто понадежнее, человек трех-четырех, да меня предупредит.

– Непременно скажу.

Мы попрощались с Порфирием и разошлись по домам.

Это был первый день в истории нашего боевого отряда.

Возле бакалейной лавки мы с Гавриком увидели стан­ционных ребят. На вытоптанной дорожке они играли в ко­стяшки – в альчики. Игру вели Пашка Бочкарев и Мишка Шевченко.

Пашка Бочкарев, толстый, с красными щеками, все время проигрывал. Он неуклюже нагибался, ставил на кон разрисованные альчики и медленно крутил между паль­цами свинцовый биток. Мишка Шевченко был проворнее: тонкий, худощавый, он ловко сбивал с кона Пашкины ко­стяшки и хохотал, широко раскрывая рот.

– Эге, – говорил он, – были ваши, стали наши!

Пашка проигрывал альчики один за другим. Он крас­нел, пыхтел, ругался. Наконец не выдержал, повернул фу­ражку козырьком назад, подошел к Мишке поближе и ни с того ни с сего съездил его по носу. Кровь брызнула у Мишки из носа фонтанчиком.