Валерий Барабашов - А смерть подождет

… Утром из военного госпиталя приехал лечащий врач Олега и медсестра — он оставался их «ранбольным», под их опекой, так решили медики разных ведомств. Врач с медсестрой привезли свежую кровь, осмотрели больного, сделали перевязку, уехали.

Двойственное это положение тяжело раненого человека не могло продолжаться долго — Олега надо было везти домой, в Придонск. Здесь, в больнице, его уже дважды подключали к аппарату «искусственная почка», проведенные процедуры несколько улучшили общее самочувствие, но жуткая рана на ноге и не думала заживать, да и правая рука сильно болела, висела порванной тряпкой, пальцы на ней едва-едва шевелились.

… Олегу стало хуже.

Ему грозил сепсис, общее заражение крови.

Начиналась гангрена правой ноги.

Врачи забили тревогу.

На долгие три недели он впал в кому, потерял сознание, не зная, что было с ним дальше, ничего больше не чувствовал.

А события с тех первых часов его беспамятства разворачивались стремительно — ждать больше было нельзя.

На стол губернатора Придонской области легла телеграмма — «молния»:

«УМОЛЯЕМ СПАСТИ НАШЕГО СЫНА, ОФИЦЕРА МИЛИЦИИ ОЛЕГА АЛЕКСАНДРОВА, ТЯЖЕЛО РАНЕНОГО В ЧЕЧНЕ. СРОЧНО НУЖЕН САМОЛЁТ ДЛЯ ЕГО ТРАНСПОРТИРОВКИ В ПРИДОНСК. ВЕЗТИ ПОЕЗДОМ ИЛИ АВТОМАШИНОЙ ЗАПРЕЩЕНО МЕДИКАМИ.

ПОМОГИТЕ! УМОЛЯЕМ!

Отец и мать Олега Александрова».

Неправда, что все нынешние начальники — казнокрады, взяточники и чёрствые люди. Есть ещё на Руси отзывчивые и думающие о простых смертных чиновники! Это — государственные, ответственные люди, понимающие, что такое для России солдат, милиционер, сотрудник ФСБ, жертвующие ради страны, её благополучия, процветания и мощи своей жизнью или здоровьем.

Одним из таких совестливых и волевых чиновников был губернатор Придонской области Александр Ковалёв.

Он прислал за раненым кинологом, рядовым, в общем-то, ментом, Олегом Александровым, самолёт санитарной авиации и сопровождающих врачей.

А в аэропорту Придонска самолёт с умирающим милиционером ждала машина «скорой помощи».

Олега отвезли в областную клиническую больницу.

Борьба за его жизнь продолжалась…

Практически Олег снова оказался в реанимации. Только теперь дома, в родном городе, где у его родителей были знакомые доктора, и где немного легче было решать те или иные проблемы. Но болезни, — такой грозной, как гангрена — всё равно: начальник ты или рядовой обыватель. Болезнь грызла тело молодого беспомощного сейчас парня, торопилась сделать своё чёрное, жуткое дело — отправить этого парня на тот свет, не дать ему возможности прийти в себя, открыть глаза, что-то сказать, спросить…

Олег снова был на аппарате искусственного дыхания. Он балансировал на грани жизни и смерти.

Самое страшное могло случиться в любую минуту. Врачи не скрывали этого от родителей Олега, да они и сами это понимали. Видели лицо сына — смерть уже положила на него свою мёртвую тень.

И всё же доктора, профессора своего дела, замечательные люди — Виктор Булынин, Леонид Косоногов, Вадим Глянцев, Нина Шаповалова, Пётр Кошелев, Иван Машуров, Александр Глухов, Анатолий Лаврентьев, Валерия Ланецкая, Галина Фурменко, Вадим Юденков Сергей Петросян, Альберт Летников… — жаль, нельзя назвать всех врачей и медсестёр, которые, что называется, восстали против старухи с косой, гнали её прочь всем своим опытом, мастерством, просто человеческим участием в преодолении беды, стремлением вырвать у смерти молодого человека, которому ещё жить да жить, приносить пользу государству и радость родителям.

И весь город помогал, чем мог.

Курсанты двух учебных заведений, школы милиции и авиационного училища, сдавали кровь; некая фирма, не страдающая тщеславием, послала в Москву, за плазмой, самолёт; на любые просьбы врачей горячо отзывались администрация области, УВД; генерал Тропинин знал все подробности происходящего в больнице, знали их и в управлении уголовного розыска, и на питомнике.

Может быть, от этого общего участия Олегу и полегчало, на один день его даже вернули из реанимации в общую палату, Нине Алексеевне разрешили быть с сыном, пытаться его кормить.

Но так было только один день.

Старуха с косой в очередной раз замахнулась на его жизнь.

Олега сразила острая сердечная недостаточность.

Притихшая было в глубине тела гангрена снова дала о себе знать всеми медицинскими показаниями.

Мучила Олега и жуткая боль — он кричал при перевязках, рвался из рук врачей и медсестёр.

Он снова умирал.

Врачи созвали срочный консилиум. Мнение было единодушным — ампутация правой нижней конечности. Иначе смерть.

Спросить согласие на операцию можно было только у родителей Олега — сам он был без сознания.

Медленно, почти неделю, Олег приходил в себя.

Сначала стал различать звуки: тихо играло радио, позвякивали хирургические инструменты в руках медсестры, потом он различил её голос:

— Больной! Вы меня слышите?

Он открыл глаза, сказал: «Да, слышу».

Вошёл врач, хирург, в высокой, зеленоватой, как и халат, шапочке, внимательно глянул в лицо Олега. Теперь тот отчётливо воспринял вопрос:

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. — Олег попытался улыбнуться.

— Ну что ж, молодец. — Хирург поправил простыню на груди больного, явно тянул время, собираясь что-то сказать, но не решался или искал подходящие слова.

Пахнýло нашатырём, медсестра, серые глаза которой смотрели на Олега участливо и тревожно, назвала врача по имени-отчеству — Александр Анатольевич — спросила его о чем-то, Олег не расслышал её негромких слов, и врач кивнул, согласился о ней. Потом снова обратился к Олегу.

— Олег Михайлович, состояние вашего здоровья вызывает у нас опасение. Консилиум пришел к мнению, что вам необходима срочная операция — развивается сепсис, гангрена. Возможен летальный исход. Вы меня понимаете?

— Понимаю.

— Вам необходима ампутация.

Олег закрыл глаза, тяжело и, как ему казалось, долго думал. Он не видел, как медсестра приблизилась к нему с ваткой, смоченной в нашатыре, что у неё под руками и заправленный уже лекарством шприц, что она вопросительно смотрит при этом на врача, ждет команду.

Хирург жестом остановил её. Видел волнение медсестры, и сам переживал не меньше. Оба они знали, что этот тяжело больной человек, только что вернувшийся в реалии жизни, ещё полностью не отошёл от наркоза, не чувствует своего тела, не знает, что операция уже была, нога ампутирована, и ему надо сообщить об этом искусно, по-человечески заботливо, не добивать и так уже нарушенную страданиями и мыслями психику. Ведь он сам не в состоянии был давать согласие на операцию, за него это решили другие, пусть и самые близкие люди, родители, но инвалидом стал он, ему жить дальше — и с этим тяжелым увечьем, и с мрачными, изнуряющими мыслями. А они, эти чёрные мысли, неизбежны, хирург хорошо это знал…