Валерий Барабашов - А смерть подождет

Линда, лёжа на полу, грустно следила за ними своими карими выразительными глазами. Не понимая всех слов, она отлично улавливала интонации голосов: мама хозяина-наставника о чем-то его просила, а он не соглашался, не мог согласиться. И Линда была сейчас на его стороне. Ну как же так? Они уже собрались в дорогу, хозяин взял оружие, автомат, Линда знает, что это такое, она видела автоматы не раз, на стрельбище, где её учили не бояться выстрелов и работать под огнём. И она работала, выполняла команды наставника, не обращая внимания на стрельбу и визг пуль. Были там и другие собаки, её коллеги, не все выдержали испытание, и теперь их нет в питомнике, их отчислили со службы. А её, Линду, оставили — наставник, Олег, многому её научил, в том числе и смелости, трусливой собаке не место в милиции. И она, Линда, по-собачьи, незаметно, гордилась своим хозяином — терпеливом и заботливом, чутко улавливающем её настроение, желание или нежелание работать, выполнять его команды. Она, ведь, тоже живое существо, молодая собака, иногда ей и побаловать хочется, подурить, показать всем своим видом, будто она не понимает, чего от неё хотят. И тогда хозяин, Олег, менял голос, трепал её за шёлковые уши и деланно-строго приказывал: «Линда, не дури. Накажу».

Она понимала и бралась за работу по-настоящему. С хозяином и поиграть, конечно, можно, он в игре и обучал её, ибо дело всегда у них было на первом месте.

Совсем недавно Олег сказал:

— Скоро поедем в Чечню, Линда. Чеч-ня. Запоминай. Там война.

И ещё несколько раз повторял: «Чеч-ня…»

Она запомнила это слово. Хотя и не понимала пока что это такое.

Да и люди тогда, в девяносто пятом, не все понимали.

Со словом «Чечня» в сознании Линды чётко теперь, укладывалось: напряженные разговоры хозяев собак, кинологов, нервозность на питомнике, автоматы, пахнущие смазкой, жёлтые остренькие патроны, новая, со склада, одежда и обувь, консервы, сахар и печенье — всё это связывалось с ещё двумя новыми словами: «сухпаёк» и «командировка».

Слова эти то и дело повторялись и на занятиях, и просто в разговорах наставников, когда они, устав от беготни со своими питомцами, давали себе и собакам передышку и толковали всё о той же Чечне.

Линда поняла, что слова эти какие-то особенные, люди их и произносили как-то непривычно — кто с опаской, зябко поводя плечами, а кто бесшабашно, смеясь. Олег говорил спокойно, с тихой улыбкой, спорить ни с кем не спорил, а только трепал легонько загривок Линды, как бы подбадривал её — не слушай, мол, собачка, тут много лишнего говорится.

Примерно так же вела себя и Марина, наставник красавца-овчарки Гарсона, какой при каждом удобном случае норовил игриво куснуть Линду, намекнуть ей о своём расположении и симпатии. Но Линда была лабрадором, собакой другой породы, а кровосмешение на питомнике не допускалось, за этим следили здесь строго, наиболее активных мальчиков наказывали, или давали им соответствующее питьё, снижающее порывы страсти. Гарсон же с Линдой хорошо помнили: «Нельзя!» И слушались своих хозяев. Ослушаться запрета для служивой собаки — нет худшей провинности!

И всё же Гарсон был настойчивым парнем, при каждом удобном случае подбегал к Линде, демонстрировал свою готовность к любви и продолжению славного собачьего рода, но люди были начеку, оберегали своих питомцев, и всяческие вольности со стороны Гарсона тут же пресекались. Немецкий кобель-овчарка не должен был любить англичанку-лабрадора и всё тут! К тому же, Линде нужно было работать, а не бездельничать с тяжёлым животом, а потом возиться со своими щенками…

Да и вообще — надо собираться в Чечню, готовиться к серьёзной и, конечно же, опасной работе.

Мама Олега отлично это понимала. А сам Олег лукавил, успокаивал её.

Пришел отец, Михаил Яковлевич.

Линда услышала его шаги на лестничной площадке, едва заскрипела дверь лифта, тотчас подхватилась, и уже стояла с тапочками в зубах. Отец Олега, тоже невысокого, как и мама, роста, чернявый, с серебром на висках, неторопливый в движениях и рассудительный, умеющий держать себя в руках, наклонившись к Линде, погладил её, сказал нежно:»Ах ты, моя хорошая! Встречаешь. Спасибо, спасибо…»

Переобулся, снял плащ и только теперь увидел расстроенное, заплаканное лицо жены, спросил:

— Ты что, Нина? Что случилось?

— Вон, видишь? — Нина Алексеевна кивнула на автомат за шкафом — ствол его хорошо был виден.

— Олег принес?

— Кто же ещё! — и Нина Алексеевна снова тихонько заплакала.

Олег вышел как раз из ванны — с мокрыми волосами, гладко выбритый, спокойный. Пахло от него молодостью, здоровьем, хорошим одеколоном.

— Привет, Яковлевич! — кивнул он отцу. Тот уже привык к такому обращению, не обижался. Подростком ещё, в классе седьмом или восьмом, младший Александров вдруг застеснялся, или блажь какая нашла, от сверстников ли заразился — короче, стал он отца с матерью по отчествам называть. Нина Алексеевна сразу же запротестовала: «Какая я тебе «Алексеевна?» Я мать твоя, так и зови…» А Михаил Яковлевич лишь рукой махнул — да пусть подурит, пройдет это, перерастёт.

Не перерос. А дурости в поведении сына и не было никакой. Просто повзрослел, мужиком стал, ровней, значит, с отцом. А мужик мужику такую вольность в обращении может простить. Лишь бы уважал да понимал что к чему.

Олег понимал.

— Привет, сынок, привет! — в некотором недоумении и растерянности проговорил Михаил Яковлевич, спешно решая как дальше вести разговор с сыном: вид автомата несколько шокировал его и на какое-то время лишил красноречия. А Олег, как ни в чём не бывало, уселся перед телевизором, взялся нажимать кнопки каналов.

Мама решительно щёлкнула клавишей, потушила экран.

— Какие могут быть песни, Олежек?! — сказала она больным голосом. — Давайте поговорим… Отец же может… Ну, не всем надо ездить в эту Чечню!… Миша! Что ты молчишь?!

— Да я пока и не знаю ничего! — пожал тот плечами. — Командировка, да? Ты не отказался, Олег?

Олег кивнул — спокойно, невозмутимо. Смотрел на родителей слегка насмешливыми глазами — ну что вы, в самом деле, чего всполошились?! Обычное же теперь дело — командировка в Чечню. Пять смен, пять сводных милицейских отрядов из Придонска в Чечне побывали, пришла пора шестому…

Мама сходу взяла быка за рога, напустилась на мужа:

— Миша, ты можешь позвонить? Звони сейчас же — Анатолию Григорьевичу, или Петренко. Лившицу звони! Пусть хоть раз нашей семье помогут!… А Гликлих, забыл? Тоже не последний человек в городе.

— Петренко чего зря беспокоить!? — отвечал Михаил Яковлевич. — Это военная епархия, не милиция. Об Олеге надо было с генералом говорить, с Тропининым. Мы бы нашли к нему подход. Но кто знал, Ниночка, кто? Почему вы молчали по сей день?