Петр Беляков - В прицеле «Бурый медведь»

Мы жили вблизи станицы Арчединской, что раскинулась на левом берегу Медведицы, впадающей в Дон. Июнь 1942 года стоял жарким, и, когда выпадало свободное время, мы спешили к реке. А времени у нас было в обрез: в школе приближались выпускные экзамены.

Обстановка на фронте вновь осложнялась. Фашистские войска предприняли наступление на воронежском направлении, нацеливаясь на Сталинград. Над нашей станицей все чаще пролетали вражеские самолеты-разведчики, а на ее окраинах возводились укрепления, рылись окопы.

В школе, в старших классах, усиленно велась военная подготовка. Нас, десятиклассников, военным премудростям обучал старший сержант запаса Александр Павлович Ставропольцев. Он был молод – лет двадцати пяти, – широк в плечах и всегда носил военную форму: гимнастерку, брюки, заправленные в сапоги. И это нам нравилось. От старшего сержанта, участника боев на Карельском перешейке, мы узнали многое, что впоследствии пригодилось. Кстати, от него я впервые услышал слово «снайпер». Оно звучало несколько странно. Привычным в то время было выражение «ворошиловский стрелок».

Старший сержант увлек нас рассказом.

– Снайпер, – говорил он, – сверхметкий стрелок! В боевой обстановке это большая сила. Помнится, наш стрелковый взвод получил задание зайти в тыл противнику. На опушке леса раздался одиночный выстрел – упал командир взвода. Мы залегли в снег. Один из бойцов попытался встать и тоже был убит…

Военрук замолчал. Мы заметили, как его рябоватое лицо слегка побледнело.

– Кто же возглавил взвод? – спросил я. – Помкомвзвода?

– Помкомвзвода был среди бойцов, – глухо произнес военрук. – Это был я, друзья. И я поднял в атаку бойцов. Но тут же упал…

Старший сержант расстегнул гимнастерку, и мы увидели на его теле лиловатый рубец от раны.

– Боевую задачу взвод выполнил, но с потерями, – закончил Александр Павлович. – А стрелял в нас вражеский снайпер – «кукушка».

Рассказ с «наглядным пособием» произвел на нас сильное впечатление. Хотелось научиться стрелять без промаха. И мы ходили в тир, состязались в стрельбе из малокалиберной винтовки.

Занятия в школе продолжались. На переменах мы спрашивали военрука: «Прорвутся ли немцы к Дону, к нашим родным местам, или их остановят и разобьют?»

А враг уже готовился форсировать Дон. Советское командование принимало меры к тому, чтобы остановить противника: через станицу двигались войска. Запыленные, уставшие бойцы и командиры накоротке делали привал, располагаясь на обочинах дороги, и снова шли к Дону.

В станице расположился штаб стрелковой части. Крики «ура!» оглашали окрестные бугры и лощины – здесь день и ночь шли тактические занятия. В тихую безветренную погоду с запада доносилась артиллерийская стрельба, и тогда нас охватывало смутное чувство тревоги. Скоро и нам, безусым юнцам, придется участвовать в боях.

У одного из бойцов с загоревшим лицом и в вылинявшей добела гимнастерке я спросил:

– Есть ли в вашей части винтовка с оптическим прицелом?

– Конечно, есть. А в тех частях, где ее еще нет, будет… Скоро будет! – убежденно сказал он и дружески похлопал меня по плечу.

Красноармеец закинул за спину вещмешок и, широко улыбаясь, шагнул в строй роты, уходившей на передовую. Я же долго смотрел ему вслед.

Через неделю мы снова увидели того бойца. Его, раненного в голову, везли на подводе.

– Снайпер, проклятый, подметил, – улыбнулся он сухими, потрескавшимися губами.

Учителя-мужчины ушли на фронт. Остался лишь военрук. Он вместе с нами ходил в воинскую часть, где мы с мальчишеской настойчивостью выпрашивали боевые патроны.

Стрелять – юношеская страсть. Я не встречал сверстника, который бы не любил этого занятия. Как-то, возвращаясь из школы, мы услышали стрельбу короткими очередями.

– Из пулемета строчат! – догадался Ваня Гуров. Мы пошли к месту стрельбы.

– Стой! – грозно окрикнул нас боец и подбросил в руках винтовку со штыком. – Не видите красные флажки? Сюда нельзя ходить! Нельзя! Назад!

Мы стали уговаривать красноармейца пропустить нас в овраг.

– Назад! – твердил он. – Стрелять буду!

На шум подошел политрук, посмотрел на нас с любопытством.

– Стрелять хотите? – с сочувствием спросил он.

– Очень, – почти хором ответили мы.

– А знаете ли вы какой-нибудь пулемет?

– И «максим» и «дегтярь» знаем, – похвалился Павлик Дронов, называя пулеметы именно так, как это делают фронтовики.

– Пропустить! – приказал политрук часовому и, подойдя к нему ближе, добавил вполголоса: – Они же без пяти минут солдаты.

Мы волновались, стреляли не очень-то метко. Похвалу заслужил лишь Сема Марчуков: его попадания были почти «снайперскими».

Фронт приближался.

По бугру, где проходила грунтовая дорога, соединяющая города Серафимович и Михайловну, вздымая пыль, гремели гусеницами танки.

– К Дону идут, – высказал догадку Павел Дронов. А через каких-нибудь полчаса над нашими головами с ревом пронеслись бомбардировщики, тоже к Дону.

Мы сообща ходили в военкомат – просились добровольцами на фронт. Нам казалось, что время не терпит, иначе война закончится без нашего участия. Но военком отвечал одно:

– Ждите. Ваш черед еще придет.

На полях зрела рожь. Не хватало рабочих рук, и школьники вместе с женщинами охраняли посевы, уничтожали черепашку, которой в тот год расплодилось особенно много.

Закончились экзамены в школе. Прошел выпускной вечер. Мы с грустью расходились по домам. Даже боевая казачья песня «Ой да кони ржут, а пики блещут», которую запел Ваня Гуров с присущим ему азартом, не подняла настроения. Когда же позовут нас на фронт?

Крепкая, завидная дружба завязалась между мной, Семой Марчуковым, Павликом Дроновым и Ваней Гуровым. Мы учились в одной школе, трудились в одном колхозе, жили в одном казачьем хуторке, изогнувшемся подковой вдоль сплошной гряды холмов вблизи станицы.

Павлик Дронов – паренек спокойный, неторопливый. У него в кармане всегда имелся табачок – курить он начал рано – и что-нибудь съестное. Вырос Павлик в многодетной семье, и это, видимо, наложило свой отпечаток на его характер.

Ваня Гуров – весельчак и балагур. О таких говорят: за словом в карман не полезет. Любил он пословицы, поговорки. И выражение лица у Вани хитроватое, с усмешкой.

Если Павлик Дронов среди нас был самый тихий, Вапя Гуров – неугомонный, то Сема Марчуков отличался красотой. У него выразительные карие глаза, приятное смугловатое лицо. Рослый, плечистый, он обладал незаурядной силой. В школе никто не мог с ним соперничать в спорте. Не будь войны, Семен мог бы стать отличным спортсменом.