Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

Василяка снова спросил:

— Конечно, мы формально ни в чем не будем виноваты. А морально?

У Алексея Порфирьевича Коваленко была трудная жизнь. Перед войной он окончил без отрыва от производства аэроклуб. Началась война — попросился на фронт. Не отпустили. Но того, кто сам хочет на фронт, не могут долго задержать. В армии окончил военно-политические курсы, и ему присвоили звание политрука. После настойчивых просьб его послали на учебу в запасной истребительный полк. Но там сказали, что для истребителя он не подходит: стар.

Тогда он «дезертировал» из тыла на фронт. На фронте попал на глаза внимательному человеку — командиру нашего 5-го истребительного авиационного корпуса генералу Д. П. Галуневу. Тот направил его к нам в полк: попробуйте, поучите, из него должен выйти истребитель.

Василяка предложил мне заняться Коваленко. Я всегда имел дело с профессиональными военными летчиками. Этот же — сугубо гражданский человек. Только война заставила его стать военным. Он выбрал самую беспокойную профессию в авиации — истребителя. И уверен, что будет истребителем. Ну как такому не помочь!

Уверенность в себе и настойчивость — главные условия успеха в любом деле. Люди, не верящие в свои силы, не могут побеждать Такие в тяжелые минуты способны только на отчаянность, которая, как и трусость, спутник поражения, А что касается возраста — у Алексея богатырское здоровье и сила. Они в содружестве с его напористым и рассудительным характером компенсируют задор молодости.

Я полетал с Коваленко на учебном истребителе и выпустил самостоятельно в полет на боевом. Теперь изредка, когда в небе не было жарких боев, он летал на фронт. И все же за него пока болит душа. А Василяка напоминанием о жене и дочери Коваленко усилил эту боль. И я заколебался. Не лучше ли его отставить от полетов на истребителе и предложить перейти в бомбардировочную или штурмовую авиацию? Там не требуется такой виртуозности в пилотировании, как у нас.

Летчик закончил тренировку в зоне и пошел на аэродром.

— Посмотрим, как сядет, — не без надежды сказал я командиру полка.

«Як» приземлился хорошо. Вернее — отлично, но когда летчик неважно пилотировал, замечательная посадка блекнет.

Коваленко рулил по аэродрому неторопливо, но споро. К нам подошел тоже не спеша, с хозяйской, деловитой независимостью, словно он и не является нашим учеником. Высокий, стройный, сейчас в меховом комбинезоне и шлемофоне, он выглядел грузным, неуклюжим. Сосредоточенное, чуть угрюмое широкое лицо раскраснелось и было потным. По нему нельзя было определить: доволен он полетом или нет. Лицо говорило только об одном — летчик много потрудился.

— Товарищ майор, — глуховатым басом обратился Коваленко к Василяке, — разрешите доложить командиру эскадрильи о выполнении задания.

— Разрешаю, — с официальной подчеркнутостью произнес командир полка, оценивающе глядя на летчика.

— Не устал? — спросил я, когда выслушал Коваленко.

— Нет. Разрешите еще слетать?

— На сегодня хватит. При пилотаже большие перегрузки. К ним нужно привыкать постепенно, а то можно надорваться. Между прочим, у тебя стало получаться значительно лучше. Сдвиги есть.

Обычно на такие одобрительные слова летчик отвечает довольной улыбкой. Коваленко же удивленно насторожился и твердо заявил:

— Сдвиги есть. Но в пилотаже тренироваться нужно еще много.

— А что, по-вашему, является главным для истребителя? Стрельба или пилотаж? — спросил его Василяка.

— Высший пилотаж, — не задумываясь, ответил летчик. И я с ним был согласен. Для него сейчас это основа. Но командир полка бросил на меня осуждающий взгляд и, отпустив Коваленко, упрекнул:

— Это твоя работа. Какой же из него получится истребитель, если он не понимает, что главное в нашем деле — воздушная стрельба. Ну, научишь летать, а кто за него будет сбивать самолеты?

Техника пилотирования — основа, на которой зреет мастерство истребителя. И не зря сейчас, когда наш полк получил короткую передышку от боев, а пришедшее пополнение летчиков еще как следует не освоило самолет, нам приказали летать только на пилотаж, строем и на учебные воздушные бои. Учить стрелять таких летчиков — это же равно, что заставлять бегать малыша раньше, чем он будет уверенно ходить. Нам даже не разрешили пои/тно отрабатывать стрельбы по конусу. Это отвлекло би от овладения техникой пилотирования.

Другого выхода у нас не было. Война не ждет. У врага тоже молодежь приходит из школ с неважной подготовкой. А летчику, хорошо освоившему самолет, не представляет особой трудности научиться стрелять прямо в бою по противнику. Мы, «старики», сейчас имеем возможность нашу молодежь надежно прикрывать в бою. Теперь мы хозяева неба. Поэтому я решительно заявил:

— — Стрельба — последняя, высшая ступень подготовки…

— Нет! Стрельба — главное! — перебил Василяка. — Машина, пилотаж, летчик… — все для огня.

Я пожимал Владимира Степановича. Работая инструктором в школе, где курсанты только знакомятся со стрельбой по воздушным целям, он сам не мог хорошо освоить этот вид боевой подготовки. Иногда людям то, чего они не сумели достичь по своей специальности, кажется очень сложным Поэтому мне сейчас не хотелось говорить с командиром: полка о том, что является главным в профессии летчика-истребителя, и я спросил:

— Какое ваше окончательное решение о Коваленко?

— Коваленко, Коваленко, — недовольно проворчал Василяка и, махнув рукой, развалистой походкой, сутулясь, словно под тяжестью, грузно зашагал на КП.

Фашисты, наконец, оставили надежду захватить Киев и перешли к обороне. Уже неделя, как установилось затишье. 1-й Украинский фронт, пополненный резервами Ставки, вот-вот доле жен заговорить. Мы спешили ввести в строй молодых летчиков, но туманы, ненастье и снег срывали ваши планы. Новые самолеты поступали быстрее, чем мы успевали их осваивать. Последние десять машин находились в ста тридцати километрах от Киева — в Прилуках, и летчики давно ждали погоды, чтобы перегнать их в полк.

На 22 декабря метеослужба обещала хороший солнечный день. Чтобы не упустить ни одной минуты летного времени, мы до рассвета приехали на аэродром. В небе звезды. Мороз щиплет лица. Под ногами похрустывает снежок. На КП нас встретил старший техник эскадрильи Пронин и доложил о готовности самолетов к полетам.

— И моторы уже прогрели?

— Да, — ответил он. — Ведь сегодня самая длинная ночь в году, а проснулись по привычке рано.

Уточнив задание, мы вскоре вышли на улицу. Из-за города туго выбивалась заря, багровая, тусклая и тревожная. Пока шли до самолетов, заря не разгоралась, а блекла и, словно обессилев, совсем потухла в быстро образовавшемся тумане. Туман густой, белый, точно молоко, разлился по Днепру, затопив берега, Киев, аэродром. Нигде ни звука. Все, казалось, вымерло. Люди двигались молча, тревожно-настороженно.