Арсений Ворожейкин - Над Курской дугой

Мы тоже мгновенно притихли и насторожились: откуда-то доносился завывающий, неровный гул моторов. Нарастая, он усиливался и наконец послышался над нами. Черными тенями в густой синеве неба проплыли два больших самолета. По захлебывающемуся, натужному звуку поняли: летят вражеские бомбардировщики.

Хотя аэродром и ничем сверху не отличался от обыкновенной лесной поляны, каждый настороженно ждал посвистывания бомб: уж очень точно гитлеровцы прошли над летным полем.

— Кажется, на Москву, — вырвалось у кого-то.

— Они днем на Москву не летают. Должно быть, возвращается какая-нибудь пара запоздавших разведчиков.

— А может, с Ржевского выступа летят?

Над Торопцом торопливо заухали зенитки. В небе вспыхнул ослепительно яркий фонарь, похожий на большую электрическую лампочку с абажуром. С бомбардировщика сбросили осветительную авиационную бомбу. Подвешенная на парашюте, силой более ста тысяч свечей, она разорвала ночь, обозначив объект для бомбометания.

Грохот зенитных орудий и жужжание моторов слились со взрывами, всколыхнувшими ночную землю. Началась бомбежка Торопца.

Четвертый, пятый… Самолеты проплывали над аэродромом. Обидно и досадно глядеть, как безнаказанно действует враг. А ведь до войны у нас было немало истребителей-ночников. Теперь о них на фронте и помина нет. Ночные истребители только в ПВО, на тыловых объектах страны. А разве на фронте нельзя летать ночью? Можно! Дело только в организации.

— Слетай! Ты до войны ночником был, — скорее шутя, чем серьезно, предложил мне Петрунин.

— А что толку? Ночь темная, прожекторов нет…

— Полетим наудачу! — подхватил младший лейтенант Мелашенко. — Я тоже когда-то летал ночью.

Командир полка разрешил.

Снегу еще не было, и земля, как только я оказался в воздухе, растворилась во тьме. Ярким заревом пожаров и вспышками разрывов обозначился Торопец — единственный световой ориентир в ночи. Через пять минут я был над городом. Внизу бушевал пожар, метались языки пламени. На станции стояли железнодорожные эшелоны. Среди вагонов то и дело взметывались к небу огненные султаны. Пламя освещало разбитый город. Один длинный эшелон, оказавшийся, видно, в тупике, был еще целехоньким. Рядом, словно скирды хлеба, лежало какое-то имущество. Невдалеке виднелись баки горючего.

Понимая, какую важную и удобную цель сейчас все это представляет для противника, я лихорадочно ищу вражеские самолеты. Лезу вверх, рассчитывая, что оттуда, на фоне света, может, замечу врага. Вокруг меня, точно искры от бенгальских огней, сверкают разрывы зенитных снарядов. Бьют наши артиллеристы, и как жаль, что с ними нет никакой связи и взаимодействия! С тревогой думаю: «А чем черт не шутит — могут сбить». Разворачиваюсь назад. Что-то промелькнуло черное над самой головой. Меня встряхнуло. Это мог быть только самолет. Не Мелашенко ли? В спешке так и не договорились, на какой высоте будем летать. А может, фашист? Эх, хоть бы пару прожекторов! Показали бы цель! Резко кручу самолет за промелькнувшей тенью. Смотрю вниз. В тупике уже горит эшелон. Значит, надо мной проскочил бомбардировщик. Надо искать его. В районе станции легло еще несколько серий бомб, а я безрезультатно мечусь над полыхающим городом, рискуя каждую минуту быть сбитым своими же зенитчиками или столкнуться с истребителем. Вдруг меня накрыло чем-то темным, большим, мягким.

Не пойму, что произошло. Двигаю ручкой, ножными педалями — все как будто исправно. Вглядываюсь в приборы — стрелки страшно лихорадит. Уж жив ли я? Не в бреду ли? И снова вспыхнул свет. Ах, вот в чем дело! Стремясь забраться выше, чтобы на световом экране обнаружить врага, я вскочил в густую облачность и теперь неожиданно вывалился из нее. Чего испугался? Облаков. Да, не зря говорят: «Ночью все кошки серы».

Вновь набираю высоту и смотрю вниз. На фоне пожаров хорошо просматривается воздушное пространство. Пусто вокруг. Зенитки уже не стреляют: очевидно, в Торопец сообщили, что над городом летают наши истребители. Разрывов на земле нет. Значит, отбомбились. Подо мной мчится силуэт самолета. Кидаюсь на него. Теперь хорошо заметен наш И-16. Архип Мелашенко, очевидно, так же носится над городом, как и я, отыскивая бомбардировщики. Пролетав еще минут пять и никого не встретив, я взял курс на свой аэродром.

Перед вылетом командир полка обещал обеспечить посадку прожектором, но пока ничего не видно, вокруг сплошной мрак. Закрадывается сомнение. Здесь, в лесном районе, посадка без подсвета исключена и, может быть, придется прыгать на парашюте. Заныло в спине. Хотя поврежденный на Халхин-Голе позвоночник теперь беспокоит редко, но предупреждение врача о том, что прыгать мне нельзя, сверлит мозг. Темная ночь кажется какой-то бездонной, могильной и очень черной.

Часы показывают тридцать пять минут полета. В воздухе можно находиться еще не больше десяти — пятнадцати минут. Если не будет прожекторов, нужно твердо решить: прыгать или любой ценой сесть. Всматриваюсь по курсу. Там какой-то просвет. Подлетаю ближе. Аэродром освещен, и в расстилающемся по земле сине-матовом луче виден садящийся самолет. Боль в спине сразу утихла. Вспомнил слова Петрунина об Осмакове: «Он хороший организатор».

В эскадрилью влилось семь молодых летчиков. Шесть из них около года работали инструкторами в военном училище. Летали неплохо. Но техника пилотирования еще очень школьная, заученно одинаковая. Не чувствуется того летного мастерства, по которому сразу узнается характер летчика, его собственное «я». Зрелый летчик, как хороший писатель, имеет свой почерк, свою манеру поведения в воздухе. Однообразие школьных полетов задержало развитие новичков, помешало проявлению индивидуальных качеств. Кроме того, в школах в ту пору не отрабатывались такие элементы пилотирования, как стремительные перевороты из любого положения, длительное пикирование и штопорение, пилотаж на низкой высоте и другие приемы, требующие от летчика воли, точного расчета. Словом, наше пополнение надо было еще доучивать, а главное — прививать ему чувство самостоятельности в полете.

Обстановка не позволяла полностью переключиться на учебные полеты. 19 ноября 1942 года началось контрнаступление на Волге. Вслед за этим Калининский фронт на своем правом крыле тоже начал операцию по освобождению Великих Лук. Шли крупные воздушные бои. И все же нашу эскадрилью боевой работой не перегружали. Нам предоставили немало времени для ввода в строй новичков.

…Три сержанта, выполнив полеты по кругу и в зону, сели. Первым пришел на доклад Саша Выборнов. Небольшой, с задорными, пытливыми глазами, он звонким, чистым голосом одним духом выпалил все, что положено доложить о своем полете. Командир эскадрильи капитан Иваненков, недавно прибывший из госпиталя, не без восхищения отозвался: