Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

– Сколько тебе лет?

– Скоро будет пятнадцать, – ответил он, смело глядя мне в глаза.

– Ты нас ненавидишь?

– Да, от вашего снаряда погибла моя мама и младшая сестрёнка.

После этих слов, губы его слегка дрогнули.

– А где сейчас твой отец? – вновь задал я вопрос.

– Он погиб на восточном фронте в сорок третьем году.

– У меня в сорок втором году тоже родственники погибли, – сказал я. – Тётя Мария умерла с голоду, а дядя Павел погиб на фронте. Его, наверное, твой отец раненого застрелил.

Парнишка испуганно замотал головой:

– Не мог мой отец так поступить. Он был добрый!

Я всё перевёл ребятам, и они, вздыхая, посочувствовали этому юному немцу. У Гриши даже выступили слёзы на глазах.

– Жалко пацанов… Они ведь ни в чём не виноваты, – произнёс он тихо.

Дима посоветовал мне: «Пускай он поест с нами, голодный, наверное».

Я предложил парнишке присесть к костру и отломил от своего не большого куска хлеба половину. Ребята тоже поделились. Затем мы взяли по бутылке вина, и я спросил немца, будет ли он выпивать. Он мотнул головой в знак согласия. Ему тоже открыли бутылку, и он по нашему примеру стал пить из горлышка.

Вино всем понравилось, слабое и сладкое, с ароматом винограда. Давно меня мучила жажда, и я выпил всю бутылку, вместо воды. Когда осушили несколько бутылок, то заметно захмелели. Немец тоже захмелел, и даже стал дружелюбнее поглядывать на нас. Василий кивнул на него и сказал: «Сегодня на моих глазах такого же пацана наши солдаты убили, за то, что он из фаустпатрона танк поджёг».

– Этот не успел ничего сделать, пусть живёт, – махнул я рукой.

– Правильно, – согласились ребята.

– Спроси немца, кто их, пацанов, заставил стрелять в русских, – попросил меня Гриша, и я перевёл мальчишке вопрос.

– Никто нас не заставлял, – ответил он. – Мы нашли фаустпатрон и решили стрельнуть.

Мальчишка явно лукавил. Мы ему не поверили, но больше об этом спрашивать не стали. Затем мы узнали, что зовут его Вилли, и до недавнего времени он учился в школе в шестом классе. Я попытался объяснить ему, что во всех его бедах и несчастьях виноваты не русские, а фашисты, которые напали на Советский Союз. И, как мне показалось, убедил в своей правоте.

Когда наша краткая беседа закончилась, я сказал, вставая с кирпичей:

– Пора идти, выполнять свой воинский долг.

– А что делать с этим пацаном? – кивнул Гриша в сторону немца.

Я немного подумал и объяснил ребятам своё решение:

– Вы идите, догоняйте полк, а мне надо к командиру дивизии. Заодно и Вилли отведу в пункт оказания помощи населению.

Парни это одобрили, и мы разошлись в разные стороны.

В городе было достаточно светло от пожаров и осветительных ракет, хотя уже наступила ночь. С неба сыпалась снежная крупа. Мы шли с Вилли в сторону пожара, впереди горел дом. Ближе к нему снег на земле таял, а снежная крупа от жары становилась дождём. Валенки у меня так и не просохли, и я подумал: «Не промочить бы валенки ещё хуже». Поэтому мы стали обходить пожар стороной. Вилли не узнавал свой город, с трудом ориентировался. Всё вокруг изменилось: между домами часто встречались траншеи, глубокие воронки и завалы от разрушенных зданий. Трупы убитых ещё никто не убирал, среди военных лежали мирные жители.

Мне запомнились два эпизода; вот, из-за дома выбежала дворняжка на трёх лапах, скуля и прихрамывая. Из её разорванного бока сочилась кровь. Парнишка увидел страдалицу, и его лицо искривилось от жалости. Он попросил меня пристрелить собаку, чтобы не мучилась. Мне тоже было очень жаль эту псину, и я застрелил её из парабеллума. А за глубокой воронкой мы наткнулись на труп женщины. Как у многих покойников, её лицо было белое, а нос заострился и казался слишком большим. Она лежала на спине, раскрыв глаза, а из живота торчали кишки. Зрелище не приятное. Вдруг, её глаза моргнули. Вилли это тоже заметил, но промолчал. Я на какое-то мгновение остановился, моя рука машинально потянулась к кобуре. Однако сознание подсказывало, что, быть может, её найдут санитары, и она выживет, нельзя стрелять даже в безнадёжных раненых. В тот момент, я почувствовал, что мне её было меньше жалко, чем собаку. Что со мной произошло? Почему так? От бывалых солдат приходилось слышать, что на войне больше жалко животных, чем людей. Я уже много убил вражеских солдат, привык к смерти, и стал относиться к этому спокойно.

На одной из улиц вели пленных немцев. Они имели жалкий побитый вид, шли медленно, подгоняемые окриками конвоиров. Я услышал разговор двоих пленных и понял, о чём они говорят.

«Теперь мы останемся живы, и когда-нибудь вернёмся домой» От встретившихся нам красноармейцев, я узнал, что на соседней улице собирают местных жителей, чтобы эвакуировать в безопасное место. Я отвёл туда Вилли, и пожелал ему дальнейшей жизни без войны.

На командном пункте дивизии, я вновь встретил Серёгу Винокурова. Он был очень злой. Таким я его ещё не видел. Он ходил взад, вперёд и ругался матом.

– Что случилось? – удивился я.

– Представляешь, эти штабные крысы решили всех немцев перебежчиков отправить в лагерь для военнопленных. Якобы, это приказ верховного главнокомандующего. Не может этого быть, Сталин не мог издать такой приказ. Просто, где-то в штабах армии генералы страхуются…

– Значит, Отто и Карла тоже отправят в лагерь?

– Конечно, их уже увезли! – возмущался Винокуров.

– Давай поговорим с Петерсом, он человек влиятельный, может ещё не всё потеряно? – предложил я Сергею

Но командира дивизии на месте не оказалось, он уехал на передовую. Полковник Шеренгин нам объяснил, что Петерс в курсе дела, сам в гневе, но вынужден подчиниться приказу. Шеренгин нам сообщил ещё такой факт, что Петерс был лично знаком со Сталиным, и собирался написать ему письмо, о заслугах наших немцев.

Прошло несколько дней. В конце января 1945 года 11-я гвардейская армия вышла к Балтийскому морю с юга от Кёнигсберга и отрезала его гарнизон от центральной Германии. Вплоть до конца февраля наше наступление приостановилось, но войска часто меняли свою дислокацию. Одни подразделения выводили в тыл на отдых, другие посылали на линию фронта вместо них.

В конце февраля штаб нашего полка расположился в нескольких километрах от предместий Кёнигсберга, в небольшом, сохранившемся посёлке. Здания там оказались совсем не разрушены: целы стёкла в окнах, не тронута черепица на крышах. К вечеру мороз усилился, кроме того дул сильный, пронизывающий ветер. Поэтому нам очень повезло, ночевать будем в тепле.

Меня майор Котов поселил вместе со штабными офицерами и группой разведчиков в двухэтажном, кирпичном доме зажиточных немцев. Взвод снайперов разместили в соседнем здании.