Сергей Андрианов - Белая молния

— А к тебе приходили, — весело продолжала она.

«И кто мог приходить домой?» — подумал Курманов, а Надя уже спешила обрадовать его еще одной приятной новостью:

— Гриша, а у нас билеты в театр…

Курманов всегда хотел, чтобы было так: переступил порог дома и все служебные дела оставил там — в штабе, в учебных классах, на аэродроме. Хотел, но так не получалось. Редко когда он мог отключиться от своих летных забот. Он и на земле жил напряженной внутренней жизнью, мозг его был загружен работой так же, как и в полете. Теперь ему не давал покоя случай с капитаном Лекомцевым.

Лекомцева осуждали, а Курманов не видел его вины. Да, у него не хватает фактов, нет вещественных доказательств невиновности летчика, но и вина его утверждается тоже на словах. Потому полет Лекомцева тревожил его с прежней, неугасающей силой, по-прежнему бился в его груди непроходящий крик души: «Летчику надо верить!»

Курманов смотрел на факты через свою призму. Ведь научно-техническую революцию не кто-то выдумал, она пришла сама. И летчики не пасовать перед ней собирались, а умело использовать ее достижения. Вчерашним днем теперь не проживешь. «Паши — не паши, и как там еще ни говори, а случай с Лекомцевым сам собой не «сгладится», не «переживется», потому что в конце концов не в Лекомцеве тут дело. Лекомцев оказался лишь в фокусе событий, и в отношении к нему обнаружились различия в подходах к боевой выучке летчиков. Одних устраивало парадное благополучие, другие смотрели в завтрашний день.

Так рассуждал про себя Курманов, слушая свою жену.

— Откуда они взялись, эти билеты? — сдержанно спросил он, продолжая думать о своем.

— Бабоньки достали. Они экскурсию еще затевают. Вот и приходили, интересовались — нельзя ли автобус заказать. Говорят — пусть муженьки с детишками понянчатся. А что, Гриша, пока не летают…

От последних слов жены Курманов оцепенел. Не понимая того, что делает, родная жена, любимая его Надя, глубже загоняла тот клин, который вонзил ему в душу Дорохов. Она не сознавала, что строже других судила его. «Пока не летают…» И Курманову стало еще более понятным беспокойство Дорохова, а стало быть, еще больнее воспринимал он его упреки.

Всегда прямой, независимый, от одной мысли о полетах глаза вспыхивали у него, как костер на ветру, Курманов вдруг почувствовал себя каким-то виноватым перед людьми.

Надя ничего этого не замечала, она продолжала горячо комментировать новости:

— А что, это же здорово, Гриша. Давно мы в театре не были. И на экскурсию я с удовольствием бы поехала.

Желания и светлые порывы жены действовали на Курманова совсем в ином направлении, чем она хотела. Чем больше Надя выказывала их, тем тяжелее ему было слушать ее. Глядя на Надю, Курманов больше всего сейчас боялся погасить на ее лице солнечную улыбку. И в то же время он не мог ничего с собой поделать. Тяжелые тиски сжимали его сердце.

— Какой театр… Какие экскурсии… В рабочие-то дни… Ты думаешь, что говоришь, — протяжно, с укоризной проговорил Курманов.

Надя смутилась.

— Хорошо, отдадим билеты Лекомцевым, — сказала она изменившимся голосом.

Надя еще больше разбередила душу Курманова. Он посмотрел на нее умоляющими глазами: «Неужели перестала меня понимать?» И мягко, чтобы не обидеть ее, сказал:

— Ты не жена, а крапива стрекучая.

Надя обвела Курманова ласково-грустным взглядом и неожиданно громко рассмеялась. Курманов удивленно смотрел на нее:

— Ну что ты, что ты?

Надя продолжала смеяться. Лицо ее раскраснелось, в глазах стоял влажный блеск. Но вот она смолкла и, стараясь удержать на лице улыбку, сказала:

— Наконец-то поговорили на семейную тему. А то все полеты, полеты, будто я у тебя ведомая.

Курманов оторопело глядел на Надю. В другой бы раз прыснул от ее слов — вот чудачка! Но сейчас он лишь неопределенно хмыкнул.

Потом он взял телефонную трубку, и Надя заметила, как его лицо стало бледным.

— Ох, про цветы я совсем забыла, — спохватилась Надя и скрылась в комнате.

Курманов вызвал подполковника Ермолаева.

— Егор Петрович? Готовь полеты. Что? Отменяю прежнее решение. Да, отменяю.

Курманов почувствовал, как Ермолаев замялся, без какого-либо воодушевления, с холодком воспринял, его указания. Конечно, был в недоумении: то полеты отставить, то вдруг давай, планируй.

…Курманов вспомнил, при каких обстоятельствах он перенес предварительную подготовку. Днем, когда Ермолаев вошел к нему в кабинет, он разговаривал по телефону с полковником Корбутом. От него Курманов узнал, что в полк назначен новый командир. Эту весть он воспринял как должное. «Сверху видней», — как любил говорить Ермолаев. Виду он не подал, но его вывело из равновесия предупреждение Корбута: «Смотрите, до его приезда дров не наломайте!» «Не доверяют», — подумал Курманов. Когда приподнял голову, увидел Ермолаева с плановой таблицей полетов.

— Посмотрите, Григорий Васильевич, — обратился к нему Ермолаев.

В эту минуту у Курманова проносились в душе мучительные ураганы, ничто было ему не мило, он отсутствующим взглядом посмотрел на Ермолаева и холодно произнес:

— Не надо.

Ермолаев изменился в лице.

— Что, летать не будем?! Летать не будем? — спросил он, недоуменно глядя на Курманова. «Отставить предварительную подготовку… В своем ли надо быть уме».

— Не будем, — как сквозь зубы сказал Курманов, не объясняя причины.

Позже, когда Курманов вернулся со спортивной площадки и ему позвонил Дорохов: «Как завтра, летаешь?», Курманов ответил ему в сердцах: «Нет, не летаю».

Вот так все получилось…

Теперь Курманов не мог простить себе той поспешной горячности, того неожиданного поворота мыслей, когда, не желая того, пошел поперек себе. Ведь сам больше, чем кто-либо, хотел летать, и сам же развел тишину, которую справедливо возненавидел Дед.

Как нарастающая льдина обдает в погожий день промозглым ветром, так в голосе Ермолаева Курманов почувствовал нерастаявший холод молчаливого осуждения его. Но он сознавал — все это было эхом дневного разговора, в котором не было никакой вины Ермолаева. Причиной всему был он сам.

Перебарывая внутреннее волнение, Курманов заговорил с Ермолаевым достойно и уважительно.

— Егор Петрович, прошу продумать предложения. Рассмотрим прямо с утра. Руководитель? Вы будете руководить полетами.

— А вы как? — спросил Ермолаев, переходя на сухой, официальный тон.

— Давай разведку погоды.

— Хорошо, — деловито сказал Ермолаев, считая разговор законченным.

Но Курманов с самого начала разговора держал в уме мысль о Лекомцеве и теперь высказал ее: