Сергей Андрианов - Полёт продолжается

Один только месяц не был Степан Гаврилович Дорохов в Майковке — в родном авиационном городке, а не чает, как вернуться туда. Но как же он будет жить в далекой дали от полка всю свою оставшуюся жизнь?..

Поезд мчался быстро, а Дорохову и эта скорость — не скорость. Впрочем, летчикам трудно тут угодить, им всегда не хватает скорости; какая она ни будь — все мала.

По старой привычке Дорохов нетерпеливо прильнул к окну и долго-предолго стоял, ожидая, пока проскочат мимо знакомые поселки с высокими кронами тополей, медленно проплывут башни совхозного элеватора, осядут и сгладятся заросшие кустарником холмы и, наконец, оборвется, хотя и ненадолго, стена густого ельника у самой дороги. И только тогда распахнется степная ширь полей и лугов, откроются щемяще-неоглядные небесные просторы и засеребрится вдали отполированная самолетами до блеска взлетная полоса. Ровная, устремленная к самому горизонту, она будто упирается в небо.

Из отпуска, со всяких сборов и совещаний Дорохов возвращался в Майковку только поездом. Он любил посмотреть из окна на местные предметы, служившие в полетах ориентирами, где-то в синем расколе туч, как в опрокинутом колодце, поймать взглядом тонкую бело-розовую паутинку — след пролетевшего самолета. В солнечные дни этими паутинками, размытыми ветром в полосы, узорно разрисована вся небесная ткань, они тянутся от горизонта до горизонта насколько хватает глаз. Близость родного аэродрома вызывала у Дорохова неповторимое волнение. Оно приходило незаметно, сперва ему становилось легко и свободно дышать, хотелось думать о чем-то радостном, мечтать, затем наступало какое-то неясное томление, и вдруг душу властно захватывал мучительно-сладкий непокой, от которого — Дорохов хорошо это знал! — одно только избавление; сам полет.

Теперь чувства эти были у него приглушены, как прихваченные первым морозцем звонкие ручьи. Спешить ему было некуда: свое он уже отлетал.

Но Дорохов спешил. Он не забыл, да и едва ли когда забудет дни, которые в полку называют летными. Не забыл разрисованное самолетами небо, не забыл клекот турбин — то протяжный, то густой и короткий, как вздох, а то и такой, когда часами стоит в воздухе сплошной зудящий звон. Какой летчик не любит поющее небо!

Разве забудешь, как до зари вставал, шагал к самолетам и особенно остро ощущал в эти утренние часы биение жизни полка, его пульс. На аэродроме люди преображались, и он командирским чутьем угадывал, кто на что способен нынче в небе. Полеты — это часы пик в жизни эскадрилий и всего полка.

Сегодня — летный день, но Дорохов почему-то не заметил из окна ни малейшего признака полетов. Сперва он только насторожился, а подъезжая к станции, уже встревожился. Выйдя из вагона, Дорохов задержался на низком деревянном перрончике, выждал, пока погас стук уходящего поезда, и напряг слух. Ищущий взгляд его с беспокойной торопливостью скользил по тонким, истлевшим облакам, по широким дымчато-голубым небесным разводам, и всюду было пусто и безмолвно, как в реке подо льдом. В воздухе стояла скребущая душу тишина. Ему казалось, она накатывалась на него частыми вязками волнами, оглушала его, еще более взвинчивая тревогу.

Дорохов тяжело вздохнул и пошел в городок нервной, порывистой походкой, какой никогда раньше не ходил. Миновав узкую камышовую заросль в низине у железнодорожного полотна, он посмотрел вдаль. На краю летного поля, разрезая вытянутыми килями горизонт, понуро стояли реактивные самолеты. Над ними висело выцветшее, как старое полотно, небо и беспорядочно сновали какие-то птицы.

Дорохов не мог спокойно глядеть на заряженные сверхзвуковой скоростью и прикованные к стоянкам (на нулях!) крылатые машины. Какие они неуклюжие на земле! Неужели это они яростно взлетали и пропадали из виду в мгновение ока?! Неужели вот этот самолет, «ноль-первый», в самом деле окрещен белой молнией?! Неужели это он творил в небе чудо: словно из ничего возникал за чертой аэродрома в синей дымке и, легкий, изящный, проносился над летным полем со свистящим шелестом узких крыльев. Оставляя позади себя громоподобные звуки и заходя на летное поле уже с другой стороны, самолет вдруг взвивался свечой вверх, молниеносно вонзался в бездонную глубь стратосферы, искрясь и мерцая там, как звездочка.

«Кто же тот кудесник в кабине?» — восхищенно спрашивали гости с соседнего аэродрома. «Майор Курманов», — спокойно отвечал Дорохов, давая гостям понять, что в полку не один только Курманов способен на такой ювелирный пилотаж.

Было ли все это?

Торопясь, Дорохов миновал проходную и свернул на тропу к обвитым зеленью коттеджам. В широком прогале улицы показалось длинное одноэтажное здание — штаб полка. Перед окнами, за дорогой на аэродром, начиналась спортивная площадка, прикрытая со всех сторон густым низким кустарником. На ней Дорохов увидел суетящихся людей, узнал выделявшуюся ростом фигуру Курманова. В иное время он бы только улыбнулся: «Пусть закаляется», а сейчас осуждал: «И он мячик пинает».

Немое, беззвучное небо, беспечно дремавшие на стоянках самолеты и летчики, которым в летный день в кабинах сидеть, а не гонять мяч, окончательно расстроили Дорохова. Войдя в свой, теперь уже опустевший коттедж, он почувствовал, как что-то дрогнуло у него в груди. Нахмурив густые, кустистые брови, Дорохов шагнул к телефону и стал вызывать подполковника Ермолаева. Этому человеку он мог звонить в любых случаях жизни, и даже теперь, когда передал полк майору Курманову, а Ермолаев оказался у него в замах.

— Петрович? Это Дорохов. Здравствуй!

Ермолаев, будто ждал звонка, ответил незамедлительно:

— Здравию желаю! С приездом, товарищ командир.

— Да какой тут приезд… — сухо проговорил Дорохов и торопливо спросил: — Слушай, а что молчит аэродром? Жду, жду — загудит, а там — гробовая тишина. Уезжать жутко, понял, да?!

— Подлетываем, товарищ командир, — сказал Ермолаев. Он хотел как-то успокоить Дорохова. А того, наоборот, взорвало.

— Ну и сказанул! И где слово такое выкопал?.. Куры только подлетывают. Понял, да?!

Сразу можно догадаться, что Дорохов раздражен. Иначе не спрашивал бы: «Понял, да?»

— Да я-то понял, товарищ командир, понял: крохи, а не полеты. Но воля Курманова.

— А ты что?

— Одной рукой узла не завяжешь.

Дорохову показалось, что Ермолаев попытался его упрекнуть: кого, мол, оставил за себя, с того и спрашивай. Но Ермолаев не об этом думал. Он искренне хотел, чтобы Дорохов позвонил Курманову, потому что самому вести с ним разговор бесполезно. И вообще, сладить ему с Курмановым не просто.

Дорохов и мысли не допускал, чтобы летчики сидели на земле по воле Курманова. Не такой он, чтобы упустить летный день. Для Курманова тишь да гладь — тоска зеленая. Это он лишь на вид тих, а душой лих. Тут что-то не то…