Иван Виноградов - Подробности жизни

Ну а Павел дошел потом до того, что даже с Димаковыми стал выпивать. Кто позовет, тот и сват. С Агафоном Димаковым всю жизнь враждовал, за злостное браконьерство к суду его привлекал, и тот прямо в суде грозил ему: «Погоди, Христосик, встретимся!» — и, встречаясь трезвыми, они обходили друг друга стороной, но, как только возникала бутылка — все забывалось. Пили, мирились, ругались, опять мирились, и кончилось тем, что оказался Павел Шувалов в проруби, и только по весне обнаружился труп его. Вся деревня говорила, что это дело рук братьев Димаковых, что это они затолкали его, пьяного, в прорубь, но ни одного свидетеля не нашлось, и следствие заглохло. Только народная молва продолжала твердить: Димаковы это сделали, Димаковы. Не сомневалась в этом и Катерина — беглая жена. Не сомневалась и ненавидела…

— Пошел бы ты погулять пока… Геннадий Агафонович, — вдруг проговорила Екатерина Гавриловна, не глядя на гостя.

— А что, и правда! — сразу согласился и, кажется, ничуть не обиделся Димаков. — Схожу поглазею на городских дамочек — может, и подцеплю какую.

— Подцепишь, подцепишь.

Закрыв за Димаковым дверь, она опять увидела на вешалке его шлем и ружье в углу и подумала, как хорошо было бы выбросить все это на лестницу, вслед гостю. Но разве такое сделаешь?.. Вместо решительных действий она завернула на кухню и накапала из «ловкого», с капельницей, пузыречка свою норму сердечных капель. Запила водой. И уже почти спокойная прошла в комнату, по опыту зная, что через небольшое время ей станет легче дышать и жить, и вообще все в мире изменится к лучшему, люди — в том числе. Разволновавшись, мы всегда все преувеличиваем и раздуваем сверх меры — и неприятности, и опасности, и любые тревоги.

Она снова села на свой стул, взяла лежавшее поверх берестянки вязанье. Но теперь даже эта нехитрая работа как-то не шла: движение разнородных мыслей словно бы останавливало и сбивало движение пальцев. Лекарство пока что не действовало, и думалось все больше о том, что не к добру появился этот Димаков. А когда в прихожей еще раз проиграл свою короткую малиновую песенку новый звонок, поставленный недавно Виктором, она просто-напросто испугалась: «Зачем это он вернулся? Чего ему тут еще надо? Что они задумали, проклятые?»

Но это пришла с работы невестка. Пришла и прямо с порога:

— Кваску нет, мам?

— Почему же нет? — заулыбалась от приятной неожиданности Екатерина Гавриловна. — Целый час простояла в очереди, но не ушла. Думаю — придут мои работнички, захотят прохладиться, а я и не заготовила. Нет, думаю, достою до конца. Спряталась только в тенек…

Она обрадовалась, что пришел свой человек, а не Димаков, и эта радость перешла в несколько повышенную говорливость.

— Что же это делается-то? — продолжала она. — Люди говорят, что даже в Сочи такой жары нету.

— Ой, не говори, мам! На улице — прямо как в литейном цехе, — поддержала Тоня, передавая свекрови сумку с купленными по дороге продуктами и сбрасывая, как тяжесть, босоножки с ног. Потом заметила ружье и шлем: — А это кто у нас?

— Димаков из Горицы, — поморщилась Екатерина Гавриловна.

— Чего это он?

Тоня, конечно, слышала эту фамилию и все, что с ней связано.

— Я даже и не спросила еще, — с прежней гримасой недовольства ответила Екатерина Гавриловна. — Отправила его погулять.

— К Виктору, конечно, — без труда догадалась Тоня. — И что это люди все лезут к нему? Все время им чего-нибудь надо от него.

— Сам виноват…

Екатерине Гавриловне захотелось пожаловаться на Виктора — за то, что ездил, никому не сказав, к Димакову, но она еще не очень-то верила в это. Димаков и соврет — недорого возьмет.

— Так я выпью кваску-то? — босиком побежала Тоня к холодильнику.

— На здоровье, на здоровье, для того и куплен.

Екатерина Гавриловна проводила невестку взглядом и не перестала смотреть на нее потом, когда Тоня с жадным нетерпением принялась пить холодный квас прямо из литровой банки, моментально запотевшей.

— Не простудись, — забеспокоилась Екатерина Гавриловна.

Тоня сделала передышку и опять приложилась к банке, а Екатерина Гавриловна, словно забывшись, все смотрела на нее и не в первый раз дивилась великому чуду возникновения семьи. Вот пришла когда-то в дом чужая несмелая девчонка, забрала власть над сыном, и матери ничего другого не оставалось, кроме как смириться с этим или даже радоваться тому, что все так случилось. Девчонка, правда, неплохая попалась, и невесткой потом неплохой стала — даже мамой называет свою свекровь не в пример другим нынешним молодушкам, а все же обидно было, когда сын, вернувшись с работы, быстренько пробегал к ней за шкаф, почти не замечая родной матери. Еще и сердился за то, что печально глядела на него. И приходилось улыбаться, чтоб не сердился и не думал, будто родная мать поперек его радости становится… Потом эта девочка сама стала матерью, родила и выкормила сынова сына, человечка такого родного и драгоценного, что вся жизнь до его появления стала казаться лишь затянувшейся, со многими трудностями, подготовкой к жизни настоящей, вот этой. Тут невестка уже плотью и кровью соединилась с прежней маленькой семьей Шуваловых. Тут все стало понемногу меняться. И когда эта неопытная молоденькая мамаша, немного бесшабашная, простудилась и заболела грудницей, Екатерина Гавриловна перепугалась за нее не меньше, чем за сына, когда тот в детстве болел. Вспомнила все свои сверхурочные и переработанные дни, потребовала вернуть их, вставала к невестке ночью, ставила компрессы, обертывала пуховым шерстяным платком и жила в те дни только одним: господи, спаси и сохрани! Корила себя за то, что в первое время холодновато встречала невестку, когда-то нехорошо о ней думала, ревнуя к ней сына, а когда-то и на работе старым подружкам своим говорила не очень уважительно о ней. «Вот тебе и наказанье за все, старая дура!»

Выходила она тогда с помощью фабричной врачихи свою, по-деревенски говоря, «невенюшку», спасли ее грудь и материнское молочко для внука, а сама эта девчонка, сирота военная, все равно как родной дочерью стала, хотя и чужая была в ней кровь, чужие, не шуваловские, повадки. Дошло до того, что Екатерина Гавриловна нередко принимала Тонину сторону, если возникали какие-то несогласия между невесткой и Виктором. А уж за внука горой стояла. Когда кончился у Тони непродолжительный в те времена декретный отпуск и начала она собираться на работу, старшая хозяйка резко воспротивилась: «Не дело это — с такого возраста малыша без матери оставлять. Подрастет для детского садика — тогда другое дело, а пока что увольняйся, девонька, и посиди с сыночком дома, не лишай и его и себя радости. Ты знаешь, как я своего ро́стила, так что поверь мне и послушайся. Все еще будет у тебя впереди, но такого, как с первеньким понянькаться, никогда не будет». Тоня сперва заупрямилась: «Я только что специальность освоила, мне стыдно перед цехом». — «Специальностей на свете много, а ребенок у тебя один, — не отступилась Екатерина Гавриловна. — И еще так тебе скажу: для нас, женщин, вырастить хорошего здорового ребенка, чтоб не хулиганом и не заморышем был, — самая первая специальность. Пока ее не забудем — все в мире хорошо будет». Виктор тоже поддержал мать, припомнив свое собственное дворовое детство, и Тоня согласилась. Потом ей даже понравилось это. Андрюшке уже три года исполнилось, и можно бы его в детский сад устраивать, но она никакого такого разговора не заводила. И начать его пришлось опять старшей хозяйке. «Не подумай, что гоню тебя на работу, что денег от тебя жду, — сказала она Тоне, — но весь век дома не просидишь, а время упустишь. Некоторые мои ровесницы, которые домохозяйками просидели до моих лет, теперь побежали на работу устраиваться. На людях быть охота. Хоть какую-нибудь пенсию думают заслужить. И вот какое у меня к тебе предложение: на завод возвращаться не надо, железо — не женское дело, а начинай-ка ты ходить на курсы медсестер. Так советует докторша наша фабричная. Тут еще и такая выгода: курсы вечерние, и днем ты с ребенком будешь, а вечером я сменю». Тоня подумала-подумала и согласилась. И так втянулась в учебу, так понравилась ей потом новая работа, что уже на второй год была назначена процедурной сестрой. Работать она поступила в военный госпиталь — всего несколько остановок от дома, и это тоже большое удобство: с утра можно подольше поспать, после работы не надо забиваться в переполненный городской транспорт — пешком дойдешь. И полезно, и приятно.