Дмитрий Власов - Там, за передним краем

«Вот и не верь в предчувствия, — думал о своем Вадим. — Недаром же говорят, что сердце — вещун. Теперь сам пойду. Я должен найти этого фашиста. Трех снайперов он вывел из строя. По всему видно, что опыт у него большой».

На другой день Лавров вместе с Михайловой отправились во второй батальон. Начавшийся с вечера дождь лил всю ночь. Не переставал он и днем. Оба снайпера лежали мокрые, все в грязи и продрогшие до мозга костей. Но сколько они ни ждали, вражеский стрелок так и не объявился. То ли «выходной» взял, то ли здоровье бережет — не захотел под дождем мокнуть.

Вернулись ни с чем. В печурке алели угли, подернутые сизым пеплом. Люда подбросила сухих поленьев, развесила обмундирование, подвинула поближе сапоги и легла отдохнуть. Согревшись, уснула. Дневалила в эту ночь Аня Шилина. Понадеявшись, что Люда будет ждать, когда огонь в печурке поугаснет, она сладко задремала. Проснулась от страшной головной боли. Зажгла спичку. В землянке стоял дымный смрад. Она — к печке. Голенище одного сапога сгорело начисто. Утром младший сержант пошел на вещевой склад. Вместе с заведующим все перерыли, меньше тридцать девятого размера не нашли. А у Люды тридцать шестой. Делать нечего — не босиком же ходить, — пришлось взять. Правда, завскладом сказал, что не позже чем через неделю сапожник перешьет сапоги, сделает маленькие, а пока пусть в этих походит.

Вот в них и ползла она сегодня вслед за Лавровым по нейтральной полосе, лежала в канаве, потом в воронке. Каждый кустик, каждый бугорок изучили. Ничего подозрительного не обнаружили. Фашистский снайпер ничем себя не выдал. Молчали и Вадим с Людой. Был момент, когда по тому месту, где они лежали, вдруг ударил пулемет. Выдержали, не шелохнулись. Под вечер какой-то наш растяпа-минометчик выпустил четыре мины, и они одна за другой рванули метрах в пятидесяти. «Прицел ноль пять, по своим опять», — вспомнилась Лаврову солдатская шутка. — Недоставало, чтобы свои кокнули».

С наступлением сумерек двинулись в обратный путь. Вот тогда по ним и ударил крупнокалиберный пулемет. К счастью, все обошлось благополучно.

«А благополучно ли? — думал Лавров, шагая к штабу полка: майор Стороженко приказал сразу после охоты прибыть к нему. — Ведь вражеский снайпер сегодня еще одного человека вывел из строя. Что я скажу начальнику штаба? И что он — мне? Может, по примеру того сержанта, бросит короткое, ворчливое: «Учуть вас, у́чуть…» и выставит из землянки».

Однако майор встретил младшего сержанта, на удивление, доброжелательно. Расспросив, как прошла вылазка, он сообщил, что получил письмо от Клавы Нечипорук. Учится. Скучает. Передает привет девушкам. Спрашивает: все ли живы-здоровы?

— О Вале Труниной и Маше Тарелкиной я ей раньше написал, — сказал Стороженко. (Лавров при этом отметил про себя, немало удивившись: «Они, оказывается, переписываются»). — Напишу и о Полине Онищенко. Ты, наверное, знаешь, что ее сегодня отправили в госпиталь. Я был в медпункте. Такое красивое лицо изуродовано!.. А главное — поврежден глаз. Видеть она им будет, но снайпером уже быть не сможет.

Лавров сидел, понурив голову. О том, что Полину отправили в госпиталь, он узнал только сейчас. Третья после отъезда Клавы. Вот тебе и «берегите их, зря под пули не посылайте…»

— О чем загрустил, товарищ младший сержант? — Майор положил руку на плечо Вадима. — Война, дорогой мой, есть война. Без убитых и раненых она не бывает. Да! Чуть не забыл. Тебе же посылочка есть. — Начальник штаба заглянул на полочку, достал оттуда серенький пакет и протянул его Лаврову. — На, получай.

Вадим взял пакет, повернул его, прочитал надпись: «Самому меткому стрелку» и недоуменно взглянул на офицера.

— Да это не мне, — сказал он.

— А кому же? — отозвался майор. — Может, мне или командиру полка? Нет, дорогой мой, я сам видел, как ты стреляешь. Бери, бери. Это подарок из тыла, от трудящихся.

Серой материей была обтянута коробочка. А что в ней?

— Можешь открыть и посмотреть, — сказал Стороженко. — Ножик на столе.

В коробочке лежал вышитый кисет и аккуратно завернутая в бумагу… рогатка. Обыкновенная мальчишеская рогатка. Из вишневого дерева. Красноватая резина. Вадим попробовал — тянется хорошо, с усилием. В кисете, на котором красными нитками была вышита звездочка, а желтыми — цветочек, была записка.

«Дорогой советский боец! — говорилось в ней. — Пишет тебе ученик 4-го класса Зареченской школы Сергей Бычков. У нас в школе собирали подарки фронтовикам. Мальчики и девочки приносили из дома варежки, носки, а Илюша Петухов даже бритву принес. Отца-то у него фашисты убили, а самому бриться еще рано. Я дома ни варежек, ни бритвы не нашел, потому решил послать свою рогатку. Она такая меткая, что из нее можно любому фашисту глаз выбить. Я бы сам пошел на фронт, да мамка не пускает, говорит; надо помогать по хозяйству, пока отец на войне.

Кисет вышивала моя сестра Галя. Она во 2-м классе учится.

Дорогой советский боец! Метко стреляй по фашистам. Убивай их как можно больше, чтобы быстрее закончилась война.

До свидания. Писал Сергей Бычков».

— Вы почитайте, что пишет, — Лавров подал листок бумаги начальнику штаба. — Ведь он отдал самое дорогое, что было у него. Я рос в деревне и по себе знаю, что значит такая рогатка для мальчишки. Братик у меня есть, тоже в 4-м классе учится. Раз в неделю обязательно письмо от него получаю. Он с мамой живет и с сестренкой.

Вернувшись в землянку, Вадим еще раз перечитал письмо, попробовал на прочность рогатку. Хороша! Если бы ты знал, Сережа Бычков, как дорог твой подарок! Сколько теплых воспоминаний родил он! Сколько в нем заботы и участия, без которых солдат на фронте — не солдат. Ведь, идя в бой, он должен знать, за что, за кого жизнь отдает. Святое чувство любви к Родине рождается не из абстрактных понятий, а начинается оно с любви к маленькой, тихой речушке, к селу, где жил, к людям, с которыми учился, работал. Через цветок у калитки, через сады и сенокосы, поля и леса должен увидеть солдат всю страну свою, от Камчатки до Прибалтики. Увидеть родных и близких, тех, кто преображает землю, за счастье которых идет сражение. Без этого чувства нет солдата, нет победы.

В тот вечер Лавров долго не мог заснуть. Перед глазами, будто наяву, стояла утопающая в садах Лебедевка, родной дом на берегу тихой, задумчивой Суренки. Левый берег ее, что проходил мимо огородов, буйно зарос кустами тальника, ветлами. На противоположной стороне, то вдаваясь на два-три метра в воду, то отступая к самому берегу, густел камыш. Летом около него золотистыми стайками цвели кувшинки.

Сразу за речкой тянулись луга заливные. Оттуда в пору цветения ветер нес такой аромат, что в носу щекотало. А уж когда косили траву, то запах ее, подсыхающей, казалось, окутывал всю деревню.