Дмитрий Власов - Там, за передним краем

— Она остается здесь, — тоном, не терпящим иных суждений, сказала Языкова. — А вы можете идти. Каково ее состояние? Плохое. Контузия — это, понимаете, контузия. Связано с нарушением центральной нервной системы. Что и как — сказать не могу, не знаю. Надо обследовать. Все! Спокойной вам ночи! — И, вытолкав Петрова с Лавровым, закрыла дверь.

Командир роты, ни слова не говоря, сунул младшему сержанту руку и зашагал в обратном направлении. Вадим постоял минуту, раздумывая, куда направиться — к снайперам или разведчикам. Решил — к разведчикам. Девушки сейчас поднимутся, начнут расспрашивать, ойкать, ахать и до утра уже не уснут…

В землянке около топившейся печурки сидел ефрейтор Никитин. Он дневалил. Лавров поставил винтовки в пирамиду, стал раздеваться. На нарах спало всего несколько человек.

— Где же остальные? — тихо спросил.

— В поиск ушли. — Никитин открыл дверцу печурки, бросил в огонь пару поленьев, прикрыл снова. — Далеко, в тыл пошли. Вернутся только завтра. А у вас как? Почему две винтовки принес? Или что случилось?

— Да ничего страшного, — залезая на нары, ответил Вадим, — контузило одну девушку.

Лавров отвернулся к стене, укрылся с головой шинелью. «Спать, надо спать, — приказал себе. — Закрой глаза, расслабь мышцы лица и считай, считай…» Сон долго не шел. Память вновь и вновь прокручивала случившееся: контузия Люды, возвращение, ранение сапера… Порой усталость брала свое и он куда-то проваливался. Ненадолго. И снова перед глазами расщелина под деревом, воронки, взрыв мины…

А в это время на участке обороны первого батальона за передний край уползали Наташа Самсонова и Дина Абрамова. Саперы проделали для них «щелочку» в проволочных и минных заграждениях. Нужно было проучить обнаглевшего пулеметчика. Наташа ползла впереди. Она знала, как говорится, все ходы и выходы, не раз охотилась здесь. А Дина — впервые. И хоть была уже опытным снайпером (больше года на фронте), новый участок всегда остается новым участком. С ним нужно знакомиться, познавать его особенности.

Накрапывавший дождь усилился. Темень еще больше сгустилась. Грязь, мокро. От холода деревенели руки. Хорошо хоть ноги сухие. Им даже жарко. Вперед, вперед! Расстояние измеряется не метрами, а локтями.

— Мы далеко не поползем, — повернувшись к Дине, тихо говорит Наташа. — Я знаю тут удобную позицию. Не нужно рыть. В густой траве есть две заросшие канавки. Они метрах в пятнадцати друг от друга. В них и заляжем.

И опять поползла. Дождь все сильнее барабанил по спине. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой», — эти слова Гёте любит повторять Алеша Болдырев. При воспоминании о нем на душе у Наташи стало тепло, радостно. «Хороший он парень, — думала она. — Умный, спокойный и… красивый. Вот бы познакомить его с мамой. Он обязательно ей понравится… Мама, мама, родная моя. Если бы ты увидела сейчас дочь свою. Ту самую Наташку, которая в детстве ни за что не оставалась одна в темной комнате и которая, промокнув, обязательно на следующий день с высокой температурой лежала в постели, и ты поила ее горячим чаем с малиновым вареньем. Милая мамочка, куда все это делось? Сейчас ночь, сырая земля, и я не в комнате, а в поле, подкрадываюсь к фашистам. О страхе забыла и думать. Холодный дождь, промокла до последней нитки, но завтра даже насморка не будет… Вспоминаю наш старый, уютный диванчик. Как любила я, забравшись с ногами, сидеть на нем! И всегда ждала, когда рядом сядешь ты, мой самый родной, самый близкий человек. Помню, как ты умоляла меня, даже требовала, чтобы я не поступала в снайперскую школу. Куда ни шло — медсестра, зенитчица, но только не снайпер. Но ведь папу-то убил немецкий снайпер. И я напрасно, что ли, два года занималась в кружке ворошиловских стрелков. Ты уж не сердись на меня, мамулька. Знаю, сидишь сейчас, наверное, над стопкой школьных тетрадей, закутавшись в теплую шаль, подвинула поближе керосиновую лампу, читаешь сочинения и морщишься, встретив, «интилигент» или «обратно дождь идет»…

Приостановилась: как там Дина, не отстала? Нет, Дина ползла вперед. Но душой и мыслями была там, в 3-ей Ударной армии, с прежними подругами. Сколько километров с ними пройдено! Половину Белоруссии на животе проползли, да и в Прибалтике — не одну сотню километров. Особенно породнилась с Машей Коростылевой. Какая славная дивчина была! И снайпер меткий, и подруга верная. Погибла совершенно случайно, не в бою. Возвращалась из штаба дивизии. Села на попутную машину, которая везла снаряды. Дорога была относительно спокойной. Лишь изредка постреливали немецкие орудия. И вдруг один из снарядов угодил прямо в кузов с боеприпасами. От Коростылевой нашли только руку… Маша очень любила цветы. Где бы ни была, непременно букетик наберет. И так умело составит его, что залюбуешься. Никто лучше не мог.

«Надо в память о ней каждый день в землянке ставить букет на стол, — думает Дина. — Девчатам не буду говорить об этом. Зачем? А цветы пусть стоят».

В дождливой мгле бледно-желтыми крючками изредка вспыхивали осветительные ракеты. Но они ничего не освещали. Вокруг были темень, вода и откуда-то взявшийся туман.

Наташа остановилась, подождала, пока подползет Дина.

— Все, мы уже на месте, — шепотом сказала ей. — Ты располагайся здесь. Видишь впереди траву? В ней канавка. Метра два проползи вперед — и обзор будет хороший. Но особенно не высовывайся. До рассвета не так уж много осталось. Ну ладно, я поползу влево. Метрах в пятнадцати от тебя буду.

Дина осталась одна. На дне канавки была вода. Продвинулась чуть вперед, нашла место посуше и с хорошим обзором. Вытащила лопатку, подрезала дерн, немного подняла его: получился неплохой упор для винтовки. Все хорошо, только бы перестал этот противный дождь. На груди под телогрейкой нащупала сухие портянки. Брать их с собой — привычка еще с Белоруссии. Пошевелила пальцами ног. Ничего, теплые. А вот колени мерзнут. Туда и надо подложить портянки. Расстегнула брючный ремень, осторожно, стараясь не шуршать, просунула сложенную вдвое портянку в штанину, завернуло колено. То же сделала и на другой ноге. Застегнулась. И сразу стало теплее.

Лежит, прислушивается. Одна. Наташи совсем не слышно. Переговариваться нельзя: могут засечь. Разные мысли приходят. Всплывают воспоминания. Однажды ночью ей довелось оказаться «в обществе» более двухсот гитлеровцев. Это в Белоруссии. Их тогда много выходило из «котла». Бродили группами по лесам, болотам. «Завоевателей» вылавливали, отправляли в лагеря для военнопленных. Одна из таких групп после короткого боя сложила оружие. Были уже сумерки. Конвоировать поздно, да и некому: солдаты, участвовавшие в схватке, ушли на выполнение другого задания. И тогда решили: освободить от стульев помещение сельского клуба и на ночь поместить в нем пленных. Охранять поручили девушкам-снайперам. Немцы сидели на полу. Вставать им не разрешалось. А в середине с винтовкой — часовой. Одна. Три часа. До сих пор помнятся устремленные на нее взгляды. В одних — зло, в других — усмешка, в третьих — пустота, безразличие. Попробуй узнай, что у каждого на уме. Ведь рядом сидят. Дернут за ногу, выстрелить не успеешь, придушат и — в лес. Жутковато, но ничего, ночь простояли, утром всех пленных отконвоировали на пункт сбора.