Сергей Зверев - Сталинградский калибр

– Да, да… – начал говорить полковник, явно сразу захмелев. – Я не солдат, я экономист! Я защитил диссертацию по экономике в тридцать восьмом в Берлинском университете. Я всю свою жизнь занимался совершенствованием системы снабжения армии, расчетов норм, оптимальных режимов использования имущества. Я не солдат, хотя мой род один из самых известных в Германии. Мой род всегда служил Германии и ее правителям. И теперь наша гордость оказалась нашим позором. Вы хотите, чтобы я вам рассказал, вы хотите знать? Я вам расскажу, потому что я искренне желаю поражения вермахту!

– Вы? Немецкий «фон» черт знает в каком поколении, кичащийся своим происхождением, и желаете поражения в войне?

– Да желаю, – сник полковник. – Желаю, потому что это не война, а бойня, потому что погибнут миллионы и миллионы, прежде чем насытится бог войны. Чем быстрее все кончится, тем меньше будет жертв.

– «Бог войны», – передразнил полковника Соколов. А потом сказал с укором: – Вот в этом все вы! Гитлер для вас, каким бы вы его злодеем ни представляли, все равно остается божеством. И давайте закончим эту философию! Хотите помочь нам выиграть войну? Помогайте! И что вы, черт возьми, делали в расположении румынского корпуса?

– Здесь мы согласовывали передислокацию румынских и немецких войск. И восьмой итальянской армии. Наступление ваших войск спутало командованию вермахта все карты. Ход операции, а точнее, продолжение операции «Винтергевиттер» пересмотрено. На днях, в двадцатых числах декабря, группа армий «Дон» начнет получать оперативные резервы. Это четыре хорошо укомплектованные танковые дивизии. Будет активизирована работа тактического аэродрома в станице Тацинской. Туда перебрасываются еще несколько эскадрилий транспортных самолетов для снабжения шестой армии. А также бомбардировщики для поддержки контрнаступления войск вермахта, нацеленных на деблокирование армии Паулюса.

– Ни хрена себе, – тихо сказал по-русски Соколов, глядя на полковника.

– Что? Виноват, вы мне, товарищ лейтенант? – спросил боец у входа.

– Нет, – качнул головой Алексей, потом спохватился. – Да, тебе. Найди и приведи сюда лейтенанта Сайдакова и старшину Заболотного.

Под руководством Бабенко, инженерные таланты которого были непререкаемы в роте, механики проверяли и приводили в порядок подвески танков, трофейных бронетранспортеров.

– Не переживай, Фома, – кивнул Алексей старшине. – Старики обещали, что похоронят твоих ребят, за могилой будут ухаживать. Ты, главное, сам доберись, своих раненых довези. Но главная твоя задача – доставить полковника и документы из штаба румынского корпуса. Сведения очень важные. Они могут изменить все положение на нашем фронте под Сталинградом, понимай это!

– Я понимаю, – кивнул командир взвода. – Доберусь, выполню. Не беспокойся, командир, у меня хлопцы не первый день воюют. Новобранцев неопытных нет. Кто последним в живых останется, тот хоть на пузе, но доползет до своих, в зубах доставит сведения.

– Не сомневаюсь, иначе не отправлял бы вас.

– А то, может, вместе? – предложил Заболотный. – Вроде сведения добыли, чего еще рисковать.

– А ты уверен, что полковник не врет? Хорошо, насчет четырех дивизий у нас документальные доказательства есть, есть схемы передислокации вражеских войск. Такие планы им не успеть изменить, такое за два дня не делается. А наши одним ударом могут помешать им, разрушат все планы. Ударить могут в самые уязвимые места. И снова гнать врага на запад. Меня, Фома, аэродром беспокоит. Если там и правда формируется авиационная группировка, нацеленная на помощь Паулюсу и на прорыв к нему танковых армад, тогда нужно все еще проверять.

– Удачи тебе, командир!

– И тебе, старшина! У тебя два парня есть, которые немецким немного владеют. Хорошо в школе учились. Я им набросал несколько ходовых фраз, которые могут встречных немцев хоть на какое-то время ввести в заблуждение. Тем более на бортах «ханомагов» опознавательные знаки румынских войск.

– А если нам румыны встретятся? – усмехнулся Заболотный.

– Тогда тем более не сразу поймут, что вы русские. Пусть думают, что немцы. И вообще, тебе не разговаривать с ними, а стрелять в них придется. Но лучше без шума пройти. Сигналы для нашей передовой линии помнишь?

«Здравствуй, сынок! Напиши подробнее, как состояние мамы, что говорят врачи. Очень переживаю за нее и тебя. Но я знаю, Ким, что ты у меня уже взрослый, ты мужчина, и на тебя можно положиться.

Я получил от тебя сразу пять писем. Увы, трудно работать фронтовой почте, когда идет такая война, когда происходят такие события на фронте. Ты просишь меня в каждом письме, чтобы я рассказал тебе и твоим товарищам о боях, о героизме наших бойцов! Я расскажу. Но только вы должны понимать, ребята, что бойцы сталкиваются не только с врагом, что им приходится на каждом шагу сталкиваться с горем местных жителей, которые оказались, хоть и на время, под пятой ненавистного врага. Боль, страшная боль сжимает сердце, когда видишь такое.

На днях одна моя хорошая знакомая, Лия Галимова, рассказывала, как они ехали на машине в прифронтовой полосе. И это не единичный случай, это скорее, повседневное зрелище, постоянные события, это все повторяется изо дня в день. Так она мне рассказывала: «…остовы разбитых домов видны сквозь дым и зарево пожарищ. У стены кирпичного дома лежит убитая женщина, а по ней ползает ребенок, весь измазанный кровью… Шофер Миша Шевченко подбирает ребенка, но нас обстреляли… Едем на машине с продуктами, малыш плачет. Миша тоже перепачкался кровью… Добрались до своих, до штаба дивизиона, Мишу в медсанбат… Стираю гимнастерку, у меня между пальцами кровь, не могу отстирать, человеческая кровь плохо отмывается…»

А вот это из моего личного архива. Я часто нахожу записки, дневники фашистов, читаю и думаю: «А вы на что рассчитывали? На легкую прогулку, как во Франции или в Бельгии? Вы принесли в наш дом ад, так хлебните и вы полной чашей этого адского зелья!»

Это записки Бенно Цизера, немецкого пехотинца: «Сижу в окопе еще с одним солдатом. Это 20-летний парень из Австрии, у него дизентерия, и воняет от него невыносимо. Непрерывный обстрел. Мне больно ушам и очень холодно. В 50 метрах от меня Волга. Мы совсем рядом с противником. Я уже совершенно равнодушен ко всему. Я не вижу выхода из этого страшного ада. Раненых не увозят, они лежат по деревням в кольце окружения. Я могу надеяться только на божье чудо. Ничто другое здесь не может помочь. Наша артиллерия совершенно замолчала, вероятно, не хватает боеприпасов. Я голоден, замерз, мои ноги как лед. Мы оба не произносим ни слова – о чем говорить?»