Павел Журба - Александр Матросов [Повесть]

— Не просто бродить, возразил Сашка. — Не бродить, а путешествовать. Ясно? — И рассказал про самую главную цель путешествия — таинственную Алмазную гору, где так много драгоценных камней, что люди слепнут от их блеска.

— А гномы там есть?

— Кто такие? — насторожился Сашка.

— Малюсенькие, с пальчик, подземные человечки. И волшебники и баба-яга, видно, есть? — Не сдержавшись, Виктор добродушно рассмеялся. — Сказок, чудак, я и сам много знаю. А у меня вот дела поинтереснее, чем сказки. Я уже тут кое-чему научился, освоил опиловку и рубку металла, знаю реечное сцепление, еще буду учиться и мечтаю изобрести такую интересную машину, что дух захватывает, — а ты мне про сказки!

Матросов нахмурился. Он уже сам мало верил в существование Алмазной горы, а насмешливое отношение Чайки совсем унизило его в собственных глазах. «Разговаривает со мной, как с мальчишкой глупым. Думает, совсем купил меня тем, что согласился работать со мной».

Он хотел нагрубить Чайке, уйти, но в глазах Виктора светилось такое искреннее сочувствие и доброе желание помочь ему, что Матросов смолчал.

Чайка подошел к верстаку, стал раскладывать инструмент.

— Ты, Сашук, носа не вешай оттого, что у тебя работа не клеится. Это у всех поначалу так бывает. Я тоже не умел даже молоток правильно держать. Известно, без навыка и щи в ложке мимо рта пронесешь, — весело подмигнул Чайка, зажимая в тиски железную пластинку. — И у тебя, друг, нет еще крепости в руках, нет точного расчета в ударе. Ну-ка, попробуем. Бери инструмент.

И Матросов спокойно и как-то незаметно перешел от разговора к делу. Он взял молоток, зубило и в каком-то радостном предчувствии удачи стал работать. Дело у него шло еще явно плохо. Молоток и зубило в нетвердых руках «вихлялись», но Чайка подбодрил своего подручного:

— Вот уже и лучше, чем вчера. Только постарайся еще точней. У тебя на кромке, видишь, зазубрины, горбинки, выемки, а надо по прямой линии, вот так, — и стал показывать, как надо рубить.

Матросов смотрел на ловкие движения рук Чайки, и вдруг ему неодолимо захотелось поговорить с этим веселым парнем, поговорить о чем-то очень важном. И не знал, с чего начать.

Матросов с искренним усердием принялся обрубать зубилом зажатую в тиски пластинку, как учил его Чайка, но, взглянув в окно, увидел своего дружка, Тимошку. Тот вел себя как-то подозрительно: идя с воспитателем Кравчуком, он забегал вперед, заглядывал в лицо Кравчуку, о чем-то взволнованно говорил.

«Неужели продался? — с тревогой подумал Сашка. — Тогда все пропало».

У Сашки сразу пропал интерес к работе. Томясь у верстака, он с нетерпением дождался обеденного перерыва, чтобы разыскать Тимошку. Тимошка сидел в скверике на скамье, уткнувшись в книгу.

Сашка подбежал к нему, сел рядом:

— Ну как, скоро в полет? — спросил он о том, что больше всего сейчас волновало его.

Тимошка замялся, попытался схитрить:

— Понимаешь, Сашка, такая книга, такая книга, что дух захватывает…

— Не заговаривай мне зубы, отвечай, — когда летим? — уже со злостью спросил Сашка.

— Не знаю, — сказал Тимошка, испуганно встал и попятился: — И вообще пусть тот летит, у кого хвост длинный…

— А ты? — почти вскрикнул Сашка, чуя недоброе, и вскочил на ноги.

— Я раздумал.

— Как так «раздумал»? — шагнул к нему Сашка, еще не веря его словам: может, Тимошка тоже решил пошутить, поиздеваться над ним? Теперь, после злополучного собрания, всякий может над ним издеваться, А Тимошка — известный артист-кривляка. — Ты мне, клоун несчастный, тень на плетень не наводи! — Сашка зловеще прищурил левый глаз. — Ты мне правду говори.

— Я правду…

Сашка понял: нет, не шутит он.

— Как ты посмел без меня решать? — глухо спросил Сашка, сжимая кулаки. — Как мог нарушить обещание? Да мы тебя со Скуловоротом в порошок сотрем!

— Все одно, — тихо, но упрямо сказал Тимошка, отступая, — убегать не стану…

С трудом сдерживая гнев, Сашка сделал последнюю попытку убедить Тимошку, напомнив ему, что именно он, Тимошка, всегда манил его своими рассказами и звал путешествовать в Крым, на Амур, на Памир.

— Да ты вспомни, как рассказывал про Алмазную гору!.. Мы ночи не спали, мечтали… От нас польза была бы людям, если б нашли ту гору…

— Я все врал, — сказал Тимошка и усмехнулся уголками губ.

— Да как ты посмел врать про такое? — с дрожью в голосе спросил Сашка. — Ты мечту убил!

В сущности, для него теперь было неважно, есть ли на самом деле Алмазная гора. В последнее время он и сам в это верил и не верил. Но хотелось верить, что она есть. Наверно, у каждого человека есть своя Алмазная гора.

Тимошка молчал.

— Значит, и дружбе нашей конец, — со вздохом вырвалось у Сашки.

Его ошеломила неожиданная и непонятная перемена в Тимошке. Что с ним произошло? Его будто подменили. Откуда взялась такая дерзость у этого тщедушного человечка, который всегда безвольно шел на поводу у более сильного товарища? Поступок Тимошки показался Сашке верхом вероломства, предательства. Сашка уже не мог сдержаться и сгоряча дал Тимошке подзатыльник.

Тимошка закричал во все горло.

На крик подошел воспитатель Кравчук.

— Что у вас тут случилось?

Тимошка не посмел пожаловаться, но Сашка сам выступил вперед.

— Это я стукнул его по шее! И не то ему еще будет.

— Вот и заработал десять суток изолятора, — тихо сказал Кравчук. — Но ведь Щукин будто твой друг? Как же у тебя поднялась рука на друга?

— А вы думаете… — Матросов тяжело дышал, — думаете, это легко?..

— Малый ты дерзкий и, видно, откровенный. Поговорим еще…

Матросова увели в изолятор.

ервые двое суток он просидел в изоляторе бездумно: ел, спал, иногда даже напевал что-нибудь — и ждал. Вот-вот придет Скуловорот, откроет дверь и скажет: все готово, можно бежать. Но Клыков все не шел. Матросов стал задумываться. Пропал вкус к еде, сон. Ночью в изоляторе гнетущая тишина. Только изредка шальной весенний ветер гремел железом на крыше.

Матросова все больше угнетало одиночество. Иногда в ночной тиши чудился тихий ласковый голос матери: «Один растешь, Сашенька?» И будто крыльями опахнет его и улетит. Укор ли в словах матери или сочувствие? А на душе все равно тяжело. Вот и теперь, после такого сновидения, он думал до утра. И почему-то даже думы о побеге уже не давали никакого утешения. Ничего доброго, кажется, побег не сулил, но Сашка с отчаянием думал: «Все-таки уйду. Все равно мне тут не житье. Все меня здесь считают пропащим»…

Вечером стало еще тоскливее. Пошел дождь, и, кажется, затяжной. Ветер то и дело швырял в окно дождевые капли, и они монотонной мелкой дробью ударяли в оконные стекла. Вот уже и стемнело. Под потолком зажглась тусклым оранжевым светом электрическая лампочка. А за окном в темноте дождь все шумит и, видно, будет идти всю ночь. Только бы уснуть и ни о чем не думать! Хватит, не мало помучила Сашку бессонница в прошлую ночь.