Павел Журба - Александр Матросов [Повесть]

Кравчук хотел рассказать еще и о том, какая великая радость найти в уличном оборвыше человека и указать ему новую, верную дорогу в жизни, и как это трудно!

Но ничего не сказал, — разве расскажешь об этом?

Следя за рассеянной улыбкой и задумчивым взглядом воспитателя, Сашка вздохнул:

— Мне, понимаете, тоже хочется учиться. Только духу не хватает — трудно очень.

— Трудно? — оживился Кравчук. — Да, конечно, трудно. Горький верно писал нам: терпение и труд — все перетрут. Упорство, воля ведут к цели, Сашок, ясно? Что говорят коммунисты? Нет таких крепостей, которых не могли бы взять советские люди! Ясно?..

Матросов и раньше слышал эти слова, но, к удивлению своему, только теперь стал понимать их глубину.

— Значит, все-все можно уметь? — растерянно спросил он.

— Надо только хотеть. Но вот что помни, Сашук: народ человеку дает эту силу, народу и служить надо от всего сердца. Понял?

— Понял, — вздохнул Сашка. — А вы коммунист, Трофим Денисович?

— Ясно, коммунист. А как же?

— Я так и думал, — тихо сказал Сашка.

Воспитатель помолчал и неожиданно стал суров.

— Ты мне, хлопче, вот что скажи… Мне это очень важно знать… — Он взял руку Матросова, сжал ее. — Скажи, кто готовится бежать из колонии?

Матросов вздрогнул и выдернул руку: так вот, оказывается, из-за чего Кравчук весь вечер напевал и прикидывался добреньким! Ишь, поговорил тут и решил, что купил парня. Нет, Сашка не предатель, не на такого напал! Но как он мог так легко поверить Кравчуку? Сашку охватило отчаяние. Разве не страшно извериться в человеке, которому сейчас открывал душу?

— Не могу сказать, — резко ответил Матросов. — Про себя вот говорил, а про других не могу. Лучше не спрашивайте.

Кравчук и сам уже понял по выражению его лица, что допустил ошибку. Матросов тверд в своих понятиях, хотя товарищескую честь он и понимает по-своему. Сейчас паренек по-своему прав, не желая выдавать своих единомышленников.

— Я понимаю тебя, Матросов, и не обижаюсь, — сказал Кравчук, искренне и прямо глядя в глаза собеседника. — Я спросил тебя потому, что желаю тебе добра, как дед Макар, гибели твоей не хочу, как старший брат, как отец. А теперь — хочешь верь мне, хочешь — не верь и поступай, как знаешь. Покойной ночи!

«Постойте, не уходите!» — хотел крикнуть Сашка, когда Кравчук скрылся за дверью, но смолчал, как-то сразу обмяк.

Он долго ворочался на жесткой койке и не мог понять, — что же произошло? Значит, Кравчук знает о предполагаемом побеге и, наверно, видел Клыкова здесь, у окна, потому и пришел. Чудак этот Кравчук, да разве может он отговорить от побега! Да их стальными цепями не удержишь, а ты хочешь словом…

Нет, теперь не уснуть Сашке, пока заново все не обдумает…

Сашка стал вспоминать, что говорили о Кравчуке и что пропускал мимо ушей, как не стоящее внимания. Рассказывали, как однажды пришел Кравчук вот так же в изолятор к воспитаннику Чайке, долго беседовал с ним, а когда уходил, Виктор сзади ударил его по голове тяжелой тарелкой. Тарелка разлетелась вдребезги. Кравчук зашатался. Обливаясь кровью, он повернулся лицом к хулигану. Тот думал, что воспитатель сейчас набросится на него, но Кравчук только сказал: «Спасибо. Это плата за то, что я добра тебе хочу».

Кравчук никому не пожаловался, но, узнав об этом случае, некоторые воспитатели считали, что он поступил неправильно, назвали его чудаком. Как бы то ни было, сам Виктор Чайка после признался ребятам: «Кравчук вывернул меня всего наизнанку. Всю ночь я не спал. Лучше бы он меня избил, чем такие слова… Я понял, что Кравчук в миллион раз сильнее и лучше меня. Я другими глазами на людей стал смотреть».

Вот почему Чайка и теперь готов в огонь кинуться за Кравчука.

Как-то, зайдя в сапожную мастерскую, Кравчук сделал замечание Еремину, что тот плохо тачает сапоги, нерадиво относится к делу. На это Еремин ехидно ответил, что, мол, замечания-то куда легче делать, чем сапоги тачать. После этого случая Кравчук стал по ночам упорно учиться сапожному ремеслу. Потом, работая рядом с Ереминым, сам сшил сапоги.

— Здорово! — удивился Еремин. — Да вы, Трофим Денисович, наверно, все умеете?

Говорили еще, будто Кравчук прочитал все книги, какие только нашлись в библиотеке колонии. Этому, пожалуй, можно верить. Да плохой ли человек мог сказать в глаза всю горькую правду?.. Что же, ну и пришел в изолятор, ну и спросил… Так он же, как и дед Макар, добра тебе желает, гибели твоей не хочет, как старший брат, как отец родной… Потому и зовет тебя на трудную, упорную, но осмысленную жизнь. Да и для тебя пришла пора выбора, житейских дорог, интересных дел. Куда же и на что ты тратил свои юные годы? Что было хорошего в твоей беспокойной, беспутной, бездомной жизни?

И поднялось из глубины души все хорошее, зароненное туда жизнью. Вот незабываемое: раздолье Днепра, речные струи, сверкающие на солнце днем и позолоченные огнями Днепрогэса ночью… Зовущие гудки пароходов… Колхозный сад, куда пришел, как жалкий голодный воришка…

«Дидуся, дидуся, что вы мне говорили тогда про жизнь, про людей, про полевой мак, — и слова ваши, дидуся, чуть не заросли бурьяном, полынью… Но я помню ваши слова…»

В ночной тишине ветер опять загремел железом на крыше.

Сашка замер, прислушался: может, Клыков идет сказать, что к побегу все готово? Значит, убежать? Куда? Зачем? Но ведь так было решено! Не может же он, Сашка, нарушить данное им слово!. А может, остаться?..

И он снова заметался на койке, ища решения: бежать — остаться, бежать — остаться…

Надо было все-все рассказать Кравчуку. Он бы правильно посоветовал. Своим душевным разговором он словно чудесный новый мир раскрыл, показал большие человеческие дела и безграничные возможности…

Что же делать теперь — бежать или остаться?

Спазма сдавила Сашке горло. И он, стыдясь самого себя, уткнулся разгоряченным лицом в жесткий, будто проволокой набитый, соломенный тюфяк.

огда утром в изолятор принесли завтрак, Матросов дремал, полусидя и прижимая к груди раскрытую книгу. После ухода воспитателя он начал читать — и забыл обо всем на свете. Со свойственным ему нетерпением он заглядывал в середину и конец книги, чтобы скорей узнать, как развернулись события, «чем все это кончилось», снова читал страницу за страницей и уснул только утром. Читал он весь день и вечер допоздна. Кравчук в этот день не зашел в изолятор. Увлеченный чтением, Матросов не обижался: хватает и без него у воспитателя хлопот. Много у Кравчука таких, как он.

На следующее утро завтрак в изолятор принес Тимофей Щукин. Оторвав от книги покрасневшие воспаленные глаза, Матросов удивился, почему завтрак принес именно Щукин. Видно, это была затея Кравчука. В другое время Сашка, может, дал бы Тимошке еще подзатыльник за его измену, но теперь молча усмехнулся, пристально посмотрев ему в глаза. Тимошка выдержал его пытливый взгляд: значит, чувствовал свою правоту. И в ту минуту, когда они смотрели друг другу в глаза, что-то еще неосознанное согрело их сердца.