Павел Журба - Александр Матросов [Повесть]

Вечером — привал в разрушенной деревушке. Усталые люди, как пьяные, валятся на снег. Но мороз крепчает, леденит самое нутро, и на снегу долго не улежать. Согреться бы где, кипятку хлебнуть, но уцелела только одна изба, да в ней окна выбиты, печь развалена.

— Печенки будто примерзли; все болит, а есть хочется, — удивляется Антощенко, лежа на снегу около избы и грызя мерзлый хлеб. — Тай дурень же я был, хлопцы! У нас в колхозе дыни такие большие, як поросята. Разрежешь ее, и мякоть розовая, сладкая, во рту тает, як пирожное. А кавуны были какие! Пудовые, ей-богу! И чуть дотронешься ножом до него, он и треснет, а в середке як жар горит красная сахарная мякоть. Целые бочки с медом стояли, корзины с виноградом. А я ж, дурень, того не любил, а любил тарань с цибулею [20] Цибуля — лук. и кислый квас.

— Да замолчи! — плаксиво ворчит Макеев. — И так в животе мутит. Слышь, хохол?

— Ни, я без очков не слышу, — невозмутимо отвечает Антощенко.

— Верно, Петро, — смеется Матросов. — Рассказывай! Хорошее приятно и вспомнить.

Слушая Антощенко, Матросов вспоминает его деда. Давно он видел и слышал деда Макара, но неизгладимо живет в сердце дедова сказка.

Поеживаясь, Матросов окинул взглядом избу и обратился к друзьям:

— Братки, а что, если палатками завесить окна, печь исправить и затопить? Тут тебе будет и кипяток, жареное и пареное, а сколько народу попеременно погреется!

— Надоел прямо, — ворчит Макеев. — Тут месту рад, пальцем пошевелить больно, а он лезет с выдумками. Не до печки тут.

Матросов молча засучивает рукава и, посвистывая, идет заделывать печь. Потом Воронов, Костылев и Дарбадаев приходят ему на помощь и работают тоже молча.

Макеев смущенно косится на них, жуя мерзлый хлеб.

— Минутку быть нам тут, а вы зря возитесь.

— Минутки-то и должно хватить, — усмехается Матросов.

Вскоре в печке разгорается пламя, и в нее со всех сторон суют набитые снегом котелки, кружки, куски мерзлого хлеба. В избу до отказа набились бойцы. В самый темный угол пробрался и Макеев. Отогревшись и повеселев, люди едят разогретые консервы, пьют чай.

— У солдата домов — что кустов и холмов, а любая хата и дворца краше, — смеется Матросов, снимая с печки котелок с кипящей водой. — Держи кружку, браток! — подмигивает он Макееву.

Макеев сконфуженно бормочет:

— Мы ж лодыри, мы ж не строили дворцов.

— Ну, не ершись, тезка, наливай, грейся!

— Знаешь, Сашка, — пристально смотрит ему в глаза Макеев, — хоть ты часто и сердишься на меня, а все-таки ты друг настоящий.

Воронов язвительно заметил:

— Выходит, Макеев, твою дружбу за кружку кипятку или за табачную понюшку купить можно.

— А что? Дружбу, как и брюхо, подкармливать надо.

— Ерунда! Настоящий друг даже на смерть пойдет за друга. Как смотришь, тезка?

— Братки, да это трудно сразу, — смутился Матросов. — Помню, кто-то сказал: если ты ищешь друга без недостатков, рискуешь остаться без друзей. Это верно, по-моему. Но это не значит, что друзья — все без разбора. Для меня друг — это тот человек, которому хочется сделать что-нибудь хорошее. И я в нем вижу хорошее.

— Больно много у тебя хороших!

— Их много и есть. Да не всегда скоро в человеке разглядишь хорошее. Иногда сцепишься с человеком, обозлишься на него, а приглядишься — душевный он человек. А чем больше друзей, тем лучше, — ясно? Жить легче, в бою порука и душу отвести есть с кем.

В избу вошли взводный Кораблев и старшина Кедров. В мигающем свете горящих лучин люди, звеня кружками, пили чай, оживленно беседовали.

— Э, да у вас тут настоящий ресторан! — подмигнул Кедров.

— Богато живете, — одобрительно кивнул взводный. — А у всех ли порядок, не стер ли кто ноги?

Никто не жалуется. Антощенко опускает глаза.

— Матросов, я куницу видел, — весело говорит Кедров, срывая ледяшки с усов. — Гналась за белкой! Понимаешь, с дерева на дерево, ну, лётом летит проклятая! Насилу удержался. Ух, как хотелось подшибить ее! Еще видел, как шныряли в рябиннике и клевали подмороженную красную рябину хохлачи-свиристели. Занятные птицы…

Матросов рад приходу Кедрова.

— Товарищ старшина, садитесь поближе… У нас тепло. Чайку попейте. Табачком снабдим. Расскажите нам, как охотились в тайге.

— Некогда, Матросов, после расскажу, после.

Когда взводный и старшина ушли, усталые бойцы притихли. Лучина погасла. Кое-кто уже спал, лежа или сидя. Только в углу кряхтел Антощенко.

— Антошка, что с тобой? — спросил Матросов.

— Та ничого.

Но в голосе его что-то недоброе. Матросов пробрался к нему, допытывается, что случилось.

— Та шо говорить — сердится Антощенко. — Ну, коли пристал як репьяк, то скажи: ты мне друг, Сашко?

— Вот чудак, еще спрашивает!

— Я до кости растер ноги, на портянках кровь заскорузла, а сказать кому — боюсь, бо меня в медсанбат отошлют.

— Не солдат ты, Антошка, а дите малое.

— Побачим, хто солдат, — обиделся Антощенко. — Не кажи гоп, поки не перескочишь. Сукно трет, — понимаешь?

Матросов порылся в вещевом мешке.

— Возьми, вот мягкие портянки. Фланель.

— Оно коли б такие онучи, як дома, — кряхтит Антощенко, обертывая ногу. — У Леси холстына мягче ваты. Чуешь, Сашко?

Но Матросов уже крепко спал, неловко склонясь набок и держа сухарь в руке. Антощенко осторожно подложил под его голову вещевой мешок.

Через несколько минут, отвернув палатку, в окно заглянул Кедров и с суровой хрипотцой скомандовал:

— Встать! — и тихо, отечески добавил: — Вставай, сынки, подымайся. Дома выспимся.

Матросов зевнул, поднялся и строго потребовал:

— Давай, Антошка, твоего «сидора» я понесу.

— Ну, бери.

Антощенко, благодарный, шагал за Матросовым, не отставая.

— Ну, Сашко, и накатаемся ж на човне по Днепру и наспиваемся ж, когда отвоюемся!

Ночью вьюга стихла. Небо прояснилось. В большом оранжево-голубом круге показалась ущербленная луна. В серебристом прозрачном мареве выступили, как в сказочном уборе, облепленные снегом деревья, и низкие звезды словно повисли на их седых кронах.

Люди идут тихо. Слышен только глухой скрип снега. Иногда по рядам летит суровое предупреждение: «Не курить!», «Громко не разговаривать!»

Следующий привал был перед рассветом. Люди сразу же повалились на снег и заснули.

Матросов отдал Антощенко вещевой мешок, автомат и, вытягиваясь на снегу, спросил его, болят ли ноги.

— Та ничего. Занемели, боли не чую.

Они сразу же уснули. Матросову казалось, что спал он очень долго, когда пронизывающая все тело зябкая дрожь разбудила его. Но спал он всего несколько минут. Мороз пощипывал лицо. Матросов хотел повернуться на бок, свернуться в комок, согреться и снова уснуть, но его что-то держало: оказалось, шинель примерзла к коряге. Александр осторожно отодрал ее и встал.