Павел Журба - Александр Матросов [Повесть]

Матросов видел, как в селе Михаи Курташов крепко обнимал и целовал людей своей роты. Было ясно: в этом с виду неповоротливом сероглазом казаке из станицы Цимлянской жила упрямая, страстная солдатская любовь к своей части, к своим боевым друзьям.

И теперь, распределяя между бойцами ношу, он был особенно подвижен, хотя от него, разгоряченного, шел пар и мокрые от пота пряди волос прилипли ко лбу. Глаза его так и поблескивали, будто говорили: «Вот я и дорвался-таки до настоящего дела!»

— Это разрешите мне, товарищ лейтенант, — сказал Матросов, схватившись за плиту миномета.

— Что ты, брат! В ней девятнадцать килограммов, — возразил Курташов. — Ты мал, надорвешься. Пусть кто покрупнее.

— Ничего, я попробую. Потом с Дарбадаевым буду чередоваться.

И Матросов взвалил плиту на спину.

Колонна снова двинулась вперед, вытянувшись в цепочку. И опять всех обогнал комбат со связным. С застрявшими пушками он оставил замполита Климских, а сам :вел батальон вперед. Дорога каждая минута. Всякое промедление пагубно для успеха операции, — эта мысль не покидала его и воплощалась в каждом его движении, поступке. Это чувствовали бойцы и подтягивались.

Теперь все были нагружены ношей, даже офицеры. Старшина Кедров был обвешан вещевыми мешками, а под мышкой нес бумажный мешок с сухарями.

— На поляне волчий след я разглядел, — поравнявшись с Матросовым, шепнул он. — Знаешь, след будто один, а вижу — шел целый выводок, голов шесть — семь. Это они так идут за вожаком, ступка в ступку. А вечером видел поползня. Кургулый такой остронос, будто в голубом плаще. Ползет, понимаешь, по дереву головой вниз и поклевывает кору. Смехота! Жаль, тебя близко не было; тут на виду так и шныряют белки, зайцы, тетерева, а стрелять нельзя! Вот обида!

Неусыпная страсть охотника или желание развлечь людей заставляло этого седоусого сибиряка говорить о зверях и птицах.

— Эх, мне бы на охоте с вами побывать, товарищ старшина! — сказал Матросов, сгибаясь под ношей.

Старшина, и правда, на несколько минут отвлек его от беспокойной мысли. Сбилась вниз портянка и жмет левую ногу. Нельзя переобуться, шагая в общей веренице по тропе, глубокой, как канава, нельзя и свернуть с тропы: справа и слева заснеженная чащоба. Да и что получится, если бойцы начнут сворачивать в сторону? И он старается шагать, ставя ногу ступней внутрь, чтобы не терла портянка.

Александр растрогался, когда Дарбадаев сам осторожно снял с его спины минометную плиту.

— Скоро ли хоть привал? — спросил Макеев.

— Лучше не знать, когда привал, — ответил Матросов. — Когда знаешь, трудней всего идти последние километры, даже метры.

— Вообще лучше скорей в бой, чем это, — с раздражением говорил Макеев. — Что это за война? Как ишак навьюченный, из последних сил выбиваешься.

Матросов снимает с его плеч минометный ствол.

— Это, Макеша, и есть война — испытание во всем: кто выносливее, у кого крепче нервы, выдержка. Слов нет, тяжело, а я доволен. Пришел, значит, наш час, и можно показать, что мы настоящие солдаты. Верно, тезка? — обратился он к Воронову.

— Правильно, — ответил тот.

— Привал, привал! — вдруг полетело по цепи желанное слово, и люди опустились в снег кто где стоял.

— Эх, покурить бы! — вздохнул Костылев.

— Можно изловчиться, в рукаве потягивать.

Антощенко все время молчал, и Матросов спросил его, переобуваясь:

— Как нога, Антошка?

— Молчи! Нехай хочь як жар пече, — стерплю.

— Ого, какая сила воли! — сказал Воронов.

— Воля? — отозвался Матросов. — Мне вот кажется: делай все, как надо, — вот тебе и воля. Вовремя пришить хлястик, почистить оружие и смело идти на опасность — это и есть воля. И вообще от дисциплины до героизма — один шаг. Верно я говорю, тезка?

Но Воронов уже спал, сидя с нераскрытым кисетом в руке; спали Дарбадаев и Макеев. Смыкались глаза и у Матросова. Он откинулся назад на вещевой мешок и хотел вздремнуть, но к нему подсел Белевич.

— Перед боем в партию хочу вступить, — одобряешь?

— Это, Михась, очень, очень хорошо, — сразу оживился Матросов.

— Да вот одной рекомендации не хватает.

— А ты попроси у Кедрова. Замечательный старик. — И, помолчав, добавил: — Настоящий коммунист!

Взволнованные, они оба задумчиво смотрят на синие звезды, мерцающие между лапчатыми ветвями елей и сосен.

то был последний привал батальона перед выходом на исходный рубеж. Еще переход, и кончится Большой Ломоватый бор, а за его западной опушкой — враг.

Предрассветная белесая муть окутала лес. Бойцы наскоро привели в боевой порядок вооружение и повалились на снег. От усталости, бессонных ночей и тяжелой ноши ныло все тело, слипались глаза.

Матросов, пошатываясь от переутомления и дорожа каждой секундой, вытоптал себе ямку под старой елью, бросил туда несколько еловых веток и лег, подложив под голову вещевой мешок. Было зябко. Он втянул шею в поднятый ворот шинели и, чтоб скорей согреться, свернулся калачиком, как в детстве. По телу разлилась ноющая истома, и сразу же сладостная дрема сомкнула веки.

Он, кажется, крепко уснул, но его разбудил знакомый голос комсорга:

— Комсомольцы, вставай! Живенько — на собрание. «Снится или взаправду?» — в полусне подумал Матросов. Неодолимое желание продлить сон еще хоть на секунду покорило его, и, забыв обо всем, он опять крепко заснул.

Но неусыпная сила сознания, что довела его и до этого привала, помогла ему открыть отяжелевшие веки. «Меня ведь это зовут! Идти надо! Надо!»

Разминая ноющее и будто свинцом налитое тело, он поднялся. Зябкая дрожь пронизала его с головы до ног. Болят ступни, болит каждый сустав. Нестерпимо надоел постоянный холод, а кругом опять снега, снега, снега…

— Как медведи живем, — тихо пробормотал Макеев, натягивая на лицо плащ-палатку.

Поодаль в серой мгле среди деревьев Матросов разглядел группу людей. Туда же подходят комсомольцы, поеживаясь от холода и дивясь, что так рано назначили собрание.

— Мать честная! — потирая руки, сказал Воронов. — Совсем память проспал: мы ведь именинники! Завтра двадцать третье февраля. Годовщина Красной Армии! Может, потому и собрание: именинникам подарки дадут.

— Верно, тезка, — сказал Матросов, уже подтянутый и бодрый, — завтра великий праздник. Только я так понимаю: не нам подарки, а от нас полагается подарок матушке нашей Родине, верно?

— Так выходит, — ответил Дарбадаев. — Верно!

Подошли Артюхов, парторг Кедров и комсорг Брагин. Все притихла. Артюхов, как всегда, аккуратно затянутый ремнями, выступил вперед и обратился к собравшимся:

— Товарищи, завтра двадцать пятая годовщина героической нашей Красной Армии. Она отстояла наше молодое государство в великих боях гражданской войны. Она, как нерушимая — скала, четверть века стоит на страже нашей Родины. И теперь в жестоких боях изгоняет врага, посягнувшего на священную нашу землю.