Алексей Дубровин - Звонница [Повести и рассказы]

Громов встал, выходя из землянки, пнул по ноге Котова.

— Хватит болтать, — бросил резко и громко, — встанешь на караул в три утра, коли не устал.

Утром часть подняли и погнали на немца дальше. Обещанного отдыха у озера не случилось. В атаках Мишка опять бежал в первой цепи наступающих и снова брал в плен германцев. Но из расстрельной команды вышел — не выносило сердце пускать в расход беззащитных людей. Многие унтер-офицеры и солдаты его понимали, не только Громов сохранил на войне живую человеческую душу. Но командир полка, заподозрив в пермяке смутьяна, в унтер-офицеры производить его отказался.

Больше года еще воевал Мишка, мыкаясь по окопам, рвам, землянкам, теряя друзей-однополчан. Наконец в стране наступили перемены, позволившие однажды целому полку воткнуть штыки в землю. Бессмысленная война закончилась и для Громова, поскольку его рота одной из первых вылезла из окопов. Солдаты, матерясь, погрозили кулаком взъерепенившемуся было фельдфебелю и под раскаты майского грома двинулись в сторону железнодорожных путей, пролегавших в версте от передовой.

Впервые за военные годы Громов увидел сотни, а может, и тысячи счастливых человеческих лиц. Люди, двигаясь, обходили глубокие воронки на поле былого сражения. С неба то и дело доносились майские раскаты грома, но под их грозным гулом никто не бросался на землю. Солдаты, смеясь, подставляли под теплые дождевые струи свои заросшие щетиной щеки, а Мишка не мог поверить, что вместе со всеми уходил в мирную жизнь.

Вернувшись в Пермь, Михаил прямо с вокзала отправился в деревню. На пороге данилихинского дома повисла на шее Полинка. Отец обнял сына и долго не отпускал, вытирая трясущимися руками слезы.

— Думал, не дождусь, Миша, — бормотал он. — В деревню за год шесть скорбных вестей пришло.

— Жив, батя, не переживай! — ответил сын, едва сдерживая ком в горле.

— Бабушку Ирину мы похоронили в апреле, — огорошил вестью отец. — Кажин день за тебя молилась.

Мишка повесил голову. Бабушку он любил с детства и ложку ее с наговором на службе сохранил, привез домой в заплечном мешке. Не она ли спасала от беды?

Радость встречи с родными быстро взяла свое:

— Собрались, батя, под одной крышей! Жить станет веселее. Леша-то где?

— В затоне с утра, пароход готовит в навигацию, — защебетала сестра. — Да ты пройди, сыми шинелку-то. Я сейчас щи подогрею.

Она бросилась на кухоньку, где ловко подхватила чугунок и сунула в печь. Михаил удивлялся: «Полина расцвела, превратилась в настоящую красавицу. Поди, жених есть? А изба вроде пониже стала потолком. Дом осел, что ли?»

Отец не сводил с сына глаз: возмужал, окреп. Что-то неуловимо изменилось в потемневших синих глазах. Перед Владимиром Филимоновичем стоял его Миша, в то же время это был совсем другой человек.

Пока брат Леша не вернулся с работы, вчерашний солдат поспешил к Каме. Как ждал он этой встречи! Михаил снял ботинки, зашел в холодную воду: «Здравствуй, родная! Неужели встретились!» Он ненасытно вдыхал речной запах, любовался волнами, ласково бежавшими в белой пене к его ногам. Несравнимое ни с чем счастье — вернуться живым с войны!

Старший брат вечером поведал:

— В Перми командует советская власть. Как тебе сказать? Не разобрался я пока, что от нее ждать. По мне главное — работа.

— И мне, Леша, не терпится на пароход подняться да в навигацию пойти, — рассказал о давней мечте Мишка.

— Пароходство ищет специалистов, поэтому иди завтра же туда без раздумий, — посоветовал брат. — Конечно, спросят про войну, да тебе-то стыдиться нечего.

На другой день кавалер двух «Георгиев» Михаил Громов отправился в дом бывшего судовладельца Мешкова, где разместилось управление Камского водного транспорта. Увидев наградные кресты, в конторе посетителя встретили с подозрением.

— Партейный? — спросил чубатый матросик, чуть старше самого Михаила.

— Нет.

— К их благородиям как относишься?

— Если они люди, так по-людски, а кто солдата обижает, так того не грех и на штык поднять.

Взгляд матросика потеплел.

— Фамилия?

— Громов.

— Громов? Знакомая фамилия. Не твой ли брат у нас трудится?

Услышав положительный ответ, написал записку на имя кадровика: «Оформить матросом в пароходство. Проверку прошел».

Жизнь продолжилась в заботах на реке и в работе по дому. Отец сильно сдал. Михаил с братом сами перестелили протекавшую крышу, заменили в амбаре два гнилых венца.

Полинка в конце восемнадцатого года вышла замуж и уехала с мужем в Оханск. К тому времени Михаил Громов стал механиком на пароходе, но к лету девятнадцатого года плавающих судов в Перми почти не осталось. Речной флот спалили колчаковцы, отступая из города. Многое приходилось восстанавливать из куцых остатков.

Вживаясь в новую жизнь, Мишка постепенно превращался в Михаила Владимировича. Подыскал себе невесту — пермячку Нину Пименову, славную кареглазую певунью. В сентябре девятнадцатого года, сыграв скромную свадьбу, молодые остались проживать в отцовском доме, поскольку Леша к зиме уехал в Сарапул, куда его перевели на должность главного механика в местное пароходство.

Днем Нина вела домашнее хозяйство, ухаживала за лежавшим стариком, а укладываясь спать, с тревогой ожидала наступающей ночи. Муж, заснув, начинал метаться в постели, кричать, иногда материться. С потной головы струйками стекали ручейки. Нина вытирала мужу лоб полотенцем, нежно целовала в висок и гладила страдальца как ребенка.

Михаила не отпускала война. Он, увертываясь от разрывов, снова и снова бежал по чужому полю, прицеливался, стрелял. Щелкал затвором, снова палил по мелькавшим впереди каскам, пока, оступившись, не падал в воронку. В ней лежали немецкие и русские парни с остекленевшими глазами. Растянувшиеся в криках рты, казалось, ругались при виде живого человека. Громов выбирался из воронки, бросался от нее, но падал в другую, где на него опять смотрели застывшие глаза.

Шли годы. Чем дальше уходила война, тем сильнее мучился Михаил от осознания принесенных его винтовкой смертей. Молился, просил прощения перед иконой, не перекладывая свою вину на чужие плечи. Никому, даже Нине, ни о чем не говорил, носил в себе свои солдатские победы и промахи, печали и радости. Не раз в сновидениях видел он взгляд того немца, которого приговорил к жизни незатейливой хитростью. Просыпаясь, гадал, остался ли противник жить. Очень хотелось, чтоб остался. Может, на своей неметчине темной ночью он тоже вспоминал войну, расстрел и его, русского солдата Мишку Громова.

В мирные двадцатые и тридцатые годы семье Громовых досталось хлебнуть лиха. Пережили голод, тиф, потери близких. Отец, Владимир Филимонович, умер в двадцать первом году, чуть не дожив до семидесяти лет. Его смерть принесла Михаилу боль, но была она совсем иной, нежели та, что испытывалась на фронте. Слава богу, грусть не задержалась в доме, сменившись радостными заботами о родившемся первенце. В память об отце его назвали Владимиром.