Алексей Дубровин - Звонница [Повести и рассказы]

— Тьфу! Какой дурак придумал здесь окопы рыть? — возмущался еще утром тридцатилетний командир роты Евстафьев. — Для немцев мы как на ладони. Тактика японская! Не товар же мы на прилавке! Нет, надо менять дислокацию.

Менять?! Не сапоги на базаре выбирали: левый — впору, правый — туго. Здесь другое. Наверно, в череде боев Евстафьев забыл, что сам же несколько дней назад приказал подчиненным: «Окопаться!» — а потом добавил: «Роте углубиться в землю. И ходы поглубже ройте, иначе не будет вам ни еды, ни санитара, а только одна вечная память». Что оставалось делать? Ворчали, но вгрызались в каменистый «прилавок». Бойцы побаивались высоченного роста комроты, горячего на руку. Не приведи боже разозлить его в пылу боя: разберется с виновником на месте по законам военного времени.

Под командованием своенравного Евстафьева бойцы отражали неожиданную вечернюю атаку «гостей» в темно-зеленых мундирах. Их явилось не счесть, как шершни налетели. Видимо, очень хотелось им в этот вечер заночевать в русских блиндажах, а не на продуваемой холодным ветром высоте.

Заняв позицию для стрельбы, Григорий повел огонь по замаячившим перед ним фигурам наступавших. Отдельные из них вдруг оказались совсем близко. «На, супостатина!» — буркнул Дорошев и срезал одного из набегавших. Вскоре услышал за спиной громкое пыхтенье. Подумал, что сосед по окопу, земляк Иннокентий Бойцов, в коротких обращениях между собой — Кенька, куда-то заторопился.

— Кень, куда ты? — бросил через плечо.

Земляк не ответил, и это молчание подтолкнуло Григория обернуться. Ах, вовремя! Фриц в угловатой каске, с завитушками усов на широком, как сковорода, лице, целился в него, Григория. Усатый держал, тяжело дыша, на уровне своих глаз немецкую длинностволку «Маузер» и отчего-то не жал на спусковой крючок. «Как он здесь очутился, холера? Пальнет мне прямо лоб!» — искрой пронеслось в мозгах вчерашнего тракториста, из-за чего он выстрелил сам, не целясь, навскидку. Не промахнулся. Не зря учили стрельбе под Горьким перед отправкой на фронт. Фашист дернулся, попятился назад и сполз по окопной стенке на землю, где замер со окрещенными на животе руками. «Фу-ты! Напугал», — подбородок Григория дрожал. Почему не выстрелил усатый немец, осталось загадкой. Может, и пытался, да осечка вышла.

Треск выстрелов, крики с привычными русскими выражениями, гортанные возгласы врагов разносились по всей линии обороны. Рядом мелькнула тень. Григорий насторожился, завертел головой. Никого. Присев на корточки, начал снаряжать магазин очередными пятью патронами. Поглядывал по сторонам, не подползает ли какой «таракан»? Нет, не видать. Только щелкнул затвором, как сверху кто-то бросил песком. Неужели опять оказался под вражьим прицелом? Вскочил. Повел стволом винтовки. Слева, по кромке бруствера, мелькнула чья-то нога в ботинке. Рядом показалась нога в сапоге. На краю окопа кряхтели, сплетясь телами, двое. Из-под них и летел песок. Кто с кем схватился? Поначалу Григорий даже растерялся. Попади в сумерках в своего, чем оправдываться после? Прислонив винтовку к стенке окопа, ухватился руками: правой — за чей-то воротник, левой — за подвернувшийся ремень одного из копошившихся. Дернул что было сил на себя: «Разберемся…» Вниз скатилась пара так и не расцепившихся тел.

У Дорошева даже рот раскрылся от удивления: на дне окопа продолжили барахтаться Иннокентий и немец с болтавшимся на шее воротничком. «Драный, — обозвал про себя Григорий немца. — Господи, да зачем же Кенька к нему вылез?» Но размышлять было некогда: фриц подмял земляка и замахнулся для удара. Григорий успел перехватить немца за рукав, раздался треск материи, и фриц ударил голой рукой по Кенькиному плечу. Земляк в долгу не остался, саданул снизу так, что противник охнул, сполз на окопное дно и попытался подняться. Не успел. Иннокентий, обхватив немца за колени, дернул того на себя. Неудачно. Драный снова оказался на Кеньке. Узко в окопе, помочь земляку не получалось. Поймав наконец ногу чужака, Григорий выдохнул: «Ах, холера!» — и потянул изо всех сил. Где там! Супостат, лягнув свободной ногой, чуть не заехал Дорошеву в самую скулу.

— Я тебя образумлю! — зарычал Григорий и снова кинулся к вражине. Умудрился зажать подмышкой ногу немца. Но тот снова вывернулся. В руках Григория осталась лишь земля с немецкого каблука. — Налим окаянный! — заскрежетал зубами вчерашний тракторист.

Но с подмогой земляку Кеньке следовало поспешить. Тот уже и сопротивляться перестал. В глаза Григорию бросилась прислоненная к стенке винтовка.

— Получи! — ударил в чужую шею прикладом так, что немец тотчас обмяк.

«Спасибо тебе…» — начал подбирать слова Григорий, но едва не лишился дара речи: вздумал жену в мыслях возблагодарить, да имя ее вылетело из памяти. Зато фамилия Евстафьева пришла на ум сразу. Не от того ли, что в уши ворвались отчаянные крики: «Не возьмешь, тактика японская! Прими-ка товарец! Голодным пришел? Ну так я тебя попотчую!» Верно, комроты с размаху огрел кого-то из непрошеных «гостей». Рядом озорно заматерился Иннокентий. «Ожил, значит…» — мелькнуло в сознании Григория.

Прильнув к брустверу, он заметил в трех метрах от себя темную фигуру. На фоне сумеречного неба огромной показалась чужая в странном изломе боков каска. Ладонь тут же мягко скользнула по затвору: чак! Патрон в патроннике: тинь! — винтовка качнулась в руках. Тинь! — другой выстрел. «Каска» пропала. Не прошло и нескольких секунд, левый глаз обожгло чем-то колючим. Правым глазом Григорий уловил столбики земли, поднявшиеся в полуметре от себя. Стреляли очередью. Мимо. Продробило снова. Земляной крошкой опять осыпало лицо. Бог с ним, с левым глазом, правый бы чего разглядел. Видимо, разглядел: тинь! — ответил боец выстрелом на вспышку в стороне неприятеля. Рядом под Кенькино «Накось, успокойся!» прострекотала звонким кузнечиком очередь. «Интересно, из чего стреляет? По звуку на немецкий автомат похоже».

Стрельба затихла поначалу в отдалении, там, где началась. Вскоре в тишину погрузилась вся линия обороны. Не разобрать в сгустившихся потемках, кто в окопах остался сидеть — свои, чужие, вперемешку. Удивительно, ни окрика вокруг, ни словечка. Все стихло. Одно огромное жгуче-черное небо раскинулось над окопами в звездных кольцах и линиях, будто застыли в нем трассирующие пули, перемигиваясь между собой.

На зубах, на небе Григорий почувствовал колючий песок. Вздохнул: «Господи! Неужели землю жевал от злости?» Принялся отплевываться: «Вроде бы и в грязи-то не валялся. А брызги те земляные откуда взялись? От них и глаз пострадал, и в рот, похоже, набилось. С разинутым ртом, наверно, стрелял, чтобы на уши меньше давило. Чтобы немцам этим в тартары провалиться! А может, ругался…»