Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Извини, я, наверное, некстати.

– Ерунда. Мы уже заканчивали. Лена! Прервёмся на пиво, раз гость пришёл, – обратился к натурщице Туманов и подставил ей табуретку. Она слабо улыбнулась, молча кивнула и присела на краешек, плотнее кутаясь в свой халатик. – Что-то случилось?

– Случилось, – выдохнул Гриша и поймал любопытствующий взгляд натурщицы. Володя не стал переспрашивать, что да как, терпеливо ожидая, что друг сам скажет всё, что сочтёт нужным. Пауза затянулась, и, понимая, что, чем дальше, тем труднее её будет прервать, художник, разливая по стаканам пенный напиток, обронил:

– Судя по выхлопу, дней пять не просыхает наш немец.

– Володя! Не называй меня немцем! – раздражённо выпалил Гриша, изумив Туманова, прежде не видевшего Берга в таком состоянии.

– А что такого? Ладно, не хочешь немцем быть, бывай татарином. Или нет… Постой-постой! У тебя же в армии было презанятное прозвище. Помнишь, ты говорил?

– Володька! Кончай трепаться! Ты же знаешь, мне это местечковое прозвище…

– Вот-вот! – перебил художник. – Будешь евреем. Шмулевич, тебя устроит? Гриша Шмулевич!

– Шмулевич? – переспросил Берг и вскинул бровь на друга. – Смешно! Это, конечно, лучше, чем Шмулик…

– А главное, вполне современно! Гриша Шмулевич – звучит!

– Почему современно? – подала, наконец, голос девушка, и у Гриши перехватило дыхание. Где же он мог слышать этот голос?

– Лена, кажется, так вас зовут? – девушка кивнула, – мы с вами нигде не встречались?

– Фи! В конце концов, это пошло, товарищ Шмулевич! – воскликнул Туманов. – Так шаблонно знакомятся лишь деревенские лохи… И потом, хоть ты и еврей отныне, в этом доме «выкать» не будешь даже арабу.

– Да хватит тебе! – фыркнул Гриша. – Голос. Чертовски знаком голос. Я точно где-то его слышал. Вот и спросил. А от твоих правил обращения, честно говоря, отвык. Последнее время приходилось общаться в такой элитной тусовке, что как-то…

– Ну, точно еврей! Там где элитная тусовка, там кагал! – продекламировал Туманов. – Ладно, не обижайся, старик! Что случилось-то? Давненько тебя ко мне не заносило.

– С женой поссорились, – прогундосил Берг-Шмулевич, стараясь, чтоб расслышал только хозяин мастерской. Однако получилось с точностью до наоборот. Девушка прыснула, вымолвив только:

– Мы это лечим!

Гриша уставился на неё, не сразу поняв, насколько двусмысленно выглядит сейчас. Володя, не расслышавший его слов, молча переводил глаза с одного на другого несколько раз, пока не выпалил:

– Господа! Я вам не мешаю?

– Вот, что, Володя, – с предельной серьёзностью в голосе начал Гриша, сменив тон, – помнишь, ты работал в театре?

– Тебе нужна контрамарочка? – с игривой участливостью в голосе переспросил Туманов.

– Да иди ты к чёрту! Ты можешь серьёзно о чём-нибудь поговорить? – всплеснул руками Григорий.

– Постараюсь. Хорошо. Театр помню. Дальше?

– Ты сможешь меня устроить туда?

Туманов даже присвистнул:

– Ты что, старик! С дуба рухнул? Меня ж оттуда уволили. И потом… Кем ты хочешь устроиться в этом театре?

– Всё равно. Рядом с домом. И я хочу временно поменять профессию. Переключиться надо. Насколько помню, театр не бедный. Там его, вроде, какой-то завод финансирует. Может, поможешь?

– Нет, ты и вправду рехнулся, – озадаченно пробормотал художник, покачивая головой. – Ладно, если просишь, подскажу, к кому подойти и что сказать. Только, по-моему, глупости всё это.

– Что именно?

– Ну, на счёт смены профессии… Да и на счёт жены тоже, – добавил Володя, сообразив, о чём была речь во фразе, которую не расслышал. – Ты вообще темнила, после свадьбы ни разу в гости не пригласил, сына не предъявил! И кто ты после этого? Тоже мне, друг!.. Поссорились они, подумаешь! Я вот не женился ни на ком, а потому и ссориться не с кем. А женился, воспринимай ссору как, допустим, гигиеническую процедуру. Что-то вроде холодного душа. Иногда полезно.

– Не иногда, а всегда, – вставила девушка, и снова её голос откликнулся в памяти чем-то до боли знакомым. Ну, хоть ты тресни, а вспомнить, где слышал, никак!

– Володя, может, ты скажешь? Где мы могли с ней пересекаться? Я же не усну сегодня!

– Где-где, – проворчал Туманов, – ни хрена извилинами шевелить не хочешь, склеротик. Где мы с тобой познакомились. Вспомнил?

Повисла напряжённая пауза. События шестилетней давности живо встали перед глазами. Но в них было только одно запомнившееся лицо – художника. Даже образ той, которая сделала его мужчиной, растворился. Вместо лиц рисовались странные рожицы из «Паноптикума». Зато мучительное чувство обиды вспомнилось в деталях. Теперь оно повторялось. Но уже в другом проявлении, в связи с другими обстоятельствами и людьми. И, как тогда, так и теперь, было совершенно непонятно, за что люди и обстоятельства гадят ему. Тогда, как теперь понимал Гриша, для опытной и любвеобильной девушки он был просто маленьким. Наверное, его неумелость, искупаемая искренностью первой страсти, показала ей пропасть между ними. А может, и не хотела превращать романтику первой любви в повседневность быта, семейные ссоры и прочее, чего теперь в его жизни – хоть лопатой греби. Как знать, пройдёт ещё шесть лет, и, возможно, причины нынешних бед тоже прояснятся! Но что толку? От этого удар не станет менее болезненным. Эх, чёрт! Ну, отчего же человек так запутанно устроен, что никто никогда не скажет прямо другому, что и почему он думает о нём и как и почему действует таким, а не другим образом! Ладно бы, всякие закулисные интриги, поединки за тёплое местечко, ступени карьеры, где всё сплошная конкуренция! Так нет же, люди вступают в интимные отношения, казалось бы, куда ближе! А остаются не просто далёкими, а даже сказать-то друг другу правды не умеют! И в чём она, эта правда? Вот он, Гриша, любит свою жену Настю, родившую ему сына. Но ничегошеньки эта милая молодая женщина о нём не знает, не смыслит в нём, и столько времени живут как чужие! Разве это нормально? Хотел объясниться, а вместо этого – скандал! Тьфу, пропасть!

– Вспомнил, – усталым голосом выдохнул в ватную тишину Гриша и опустил затуманившийся предательской слезой взгляд. – Я пойду. Ты, пожалуй, прав. Ни к чему мне в театр. Попробую прослушаться в какой-нибудь хор. Или в школу пойду работать. В общем… – не договорив, Гриша поднялся с места, махнул рукой и двинулся к выходу. На пороге остановился, развернулся вполоборота к художнику и его натурщице и с грустной ухмылкой добавил:

– А я, пожалуй, возьму себе творческий псевдоним. Гриша Шмулевич.

– Звучит! – прозвучало вдогонку…

…Больше года минуло. Настя провела на даче у бабушки лето. Гриша несколько раз наведывался. Сынишка радовался папе. Жена будто тоже была довольна его приездами. Сразу повинившись за несдержанность и вкратце поделившись проблемами, Гриша думал было уладить их отношения. Но Настя, выслушав мужа, заявила, что в ассистентуре ему не заработать достаточно для содержания сына, и вообще она не видит смысла в продолжении учёбы в консерватории, а вот у неё есть знакомый, он может предложить место в рок-группе за очень приличные деньги. Гриша слушал её, ощущая стенку, с каждым словом вырастающую между ними. Но согласился. Работу же надо искать.