Макс Шульц - Солдат и женщина [Повесть]

Резко взяв с места, кобыла вытянула шею. Резко остановись, осела на задние ноги. Офицер еще раньше соскочил с седла. Женщине он перебросил поводья. Женщина их подхватила. Едва офицер галопом поскакал к ней, она сразу выпрямилась, словно только того и дожидалась, когда же он подъедет и даст ей подержать поводья. Всего лишь подержать поводья, чтобы ему спокойно пройти в дом и без помех перетолковать с ее свекровью. Про несамостоятельную женщину посторонний человек должен сперва поговорить с родителями, богоданными либо назваными. И не затягивать разговор. По всей форме, что я тоже одобряю. Без околичностей. А женщина может тем временем высказать свое мнение лошади. Лошадь всегда с милой душой выслушает человека. Косматая собака скачет вокруг женщины и вокруг лошади. Когда собаки начинают думать, они теряют рассудок. Особенно когда они думают, будто должны выражать радость. У лошадей большая душа. Ты это ей так и скажи, женщина. Лошадь тебя поймет.

Офицер вскоре вышел и взял поводья из рук женщины. Пленному же он подал знак — кивнул в сторону навеса, — чтобы тот подождал его. Ведя лошадь под уздцы, офицер с женщиной двинулся в степь. Он шел как раз в том направлении, откуда примчался Рёдер перед тем, как для него начался наконец завершающий этап познания и постижения. И было это, когда жеребец-обжора вдруг понес. Жеребец и сегодня с разбором дергал сено из-под навеса. Рёдер присел на сено рядом с ним. Снова из погреба высунула голову коза, только на сей раз она сразу исчезла в своем хлеву. Сынишка, замурзанный белобрысый мальчонка, по-прежнему стоял в дверях с винтовкой. За ним захлопнули дверь, только на сей раз он толком не знал, как ему распорядиться со своей винтовкой, то ли охранять пленного немца, то ли не охранять. Глаза его теперь не горели желтым огнем. В них светилось любопытство. Он прислонил винтовку к стене на расстоянии вытянутой руки.

Господин офицер решил хорошенько пропесочить твою мамашу. Это тебе тоже не нравится, правда? Когда-нибудь ты станешь большой и сильный. Ты и сейчас крепкий паренек. Только малость бледноватый и худой. Не беда, это от долгой зимы. Летом ты станешь порумянее и раздашься в плечах. Для вас война уже кончилась. Ну и слава богу. Ты, я вижу, тоже любишь подразнить и посердить людей. Дурак ты дурак. Разве обязательно показывать мне мою жестяную коробку? А что ты сделал с моим табаком? Сам небось выкурил? Самокрутки наделал? Твоя бабка все тебе позволяет, так ведь? Думаешь, я не вижу, что у тебя в кармане штанов лежит моя зажигалка? Эх, парень, парень, я ведь даже и не знаю, понадобится мне еще на этом свете зажигалка или не понадобится. Я вообще не знаю, чем кончится для меня вся эта история. Если б я мог еще что-нибудь раздарить… Но война ничего не раздаривает. Война только отнимает. У тебя и у меня.

Прошло не меньше часа, пока офицер с женщиной вернулись из степи. Что он ей говорил, что она говорила ему — об этом можно лишь строить догадки. Вопросы ветврача свидетельствовали о наличии определенного метода. Они проникали в суть вещей. Собственно говоря, каждый спрашивающий желал бы добраться до сути, чтобы узнать правду. Но лишь очень немногие до нее добираются. Потому что начинают буксовать на вопросе Как. Как, значит, им добраться до сути. И лишь очень немногие, такие, как, например, ветврач, — хотя в общем-то он тоже не зверь — знают, где она находится, эта суть вещей, и начинает расспросы с Что. Что ты хотел, что ты думал, когда… Я надеюсь, ты знаешь… От этого можно сойти с ума. А к женщине он, наверно, обратился с троекратным Что. Что ты хотела, что ты думала, когда пленный добровольно спустился перед тобой в погреб. Что ты хотела, что ты думала, когда разглядывала его руки? Что ты хотела, что ты думала, когда швырнула свою винтовку в сани, которые неизвестно зачем велела тащить в степь? Вот, наверно, какие вопросы задавал мучитель женщине… А женщина, наверно, тут же… Хотя, пожалуй, нет. Настоящая женщина никогда сразу не отрекается от себя. Ее даже правдой не припрешь к стенке. Как по глупости отрекается наш брат.

Когда офицер с женщиной вернулись, разговор между этими тремя людьми не завязался. Было только короткое распоряжение. А именно: «сам себе господин» приказал, чтобы специалист Рёдер Мартин в качестве военнопленного был использован на восстановлении фольварка как составной части также подлежащего восстановлению совхоза. До переселения пленного в совхоз, что на данном этапе не представляется возможным, уже проживающие здесь советские граждане обязуются обеспечить жилье, питание и охрану пленного, а также эффективное его использование на восстановительных работах. Лошадь же, являющаяся собственностью Советской Армии, убежавшая и пойманная в степи, должна быть возвращена по принадлежности.

Свои распоряжения офицер завершил престранным довеском:

— И будьте вы всё прокляты до окончания войны.

Не сказав больше ни единого слова, он подпряг жеребца к кобыле и с этими непарными лошадьми ускакал в степь, сопровождаемый косматым псом.

У сваленных дров, почти на том же месте, где прошлой ночью женщина молча подталкивала мужчину дулом винтовки, стояли теперь они оба и глядели вслед уезжающему. Здоровой рукой женщина теребила пуговицу своего ватника. Хотела его застегнуть, но левой рукой у нее плохо получалось. С досады она оторвала пуговицу и теперь стискивала ее в кулаке, словно собралась, как в сказке, выжать воду из камня. Устремив неподвижный взгляд вдаль, женщина вдруг принялась выкрикивать что-то вдогонку всаднику. Какие-то непонятные слова. Она их растягивала, она их складывала из протяжных и резких звуков, в которых мешались жалоба и гнев. Какое у нее большое лицо. Вообще-то не только большое, но и мягкое, не будь этого крутого подбородка, блестящего лба и неподвижного взгляда. Из всех слов женщины мужчина понял только одно, которое звучало так: война. Это слово она тоже исторгла из себя в протяжном крике. Порой особенно резким получалось начало слова, порой — конец. Мужчина уловил общий смысл: она желала холеру в бок то ли войне, то ли, заодно, и скачущему прочь лошадиному богу. Перестань, женщина, ни он тебя не услышит, ни война. Война заваривает для нас, маленьких людей, свое варево. Наше дело его расхлебывать. Не так, так эдак. Вот что хотел мужчина без помощи слов внушить женщине, повернувшись к ней лицом. Но женщина испугалась, словно он чем-то ей пригрозил, и торопливо ушла в дом.

Когда смолк вдали стук копыт, вокруг мужчины разбушевалась тишина. Небо над головой виделось Рёдеру как огромная перевернутая плевательница, местами выложенная перламутром. Его охватило желание тараканом-многоножкой уползти во тьму, подальше от света. Он знал, что женщина прокляла его, его, маленького Мартина Рёдера — батрака на господском дворе, батрака на войне, никогда не любившего и не желавшего ни войны, ни господ. Но кому ж тогда вести господские войны, если не мне, маленькому человеку? И как генералам развязывать войну, если не найдется никого для участия в ней?