Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

Бурунов не понял ее и удивленно поглядел: «Зачем?»

— Как к себе? Кто же меня отпустит?

Варвара Андреевна придвинулась к нему и зашептала:

— Ты только об этом никому. У нас в госпитале мест не хватает, вчера на врачебном совете так решили». Какие уже на ногах, выздоравливающие, по работникам госпиталя определять. Не все одно, где лежать. Койка — она везде койка. А у меня дома свой госпиталь. И массаж тебе будет и ванные процедуры. Я уже так пять человек выходила. Все разлетелись по фронтам, как птицы. Каждый день письма идут, не забывают меня, старуху. Да малограмотная я. Вот и будешь за меня письма писать им, — улыбнулась она.

Да, Варвара Андреевна была просто волшебница. Приходя после долгого утомительного рабочего дня, она успевала делать все по хозяйству и тут же начинала врачевать Бурунова.

— Терпи, терпи, милый, коль хочешь, чтобы нога тебе исправно служила, — Ее методы врачевания вскоре дали заметные результаты. Когда Бурунов предстал перед медицинской комиссией, он только слегка прихрамывал.

— Еще бы с недельку надо вылежать, — сказал неумолимый врач. Но, поглядев в печальные глаза подполковника, сдался. — Против совести своей иду, — ворчал он, выписывая медицинское свидетельство Бурунову. — Фронту надо выдавать здоровых людей, как говорится, первый сорт. А вы?

Уходя от доктора, Бурунов старался не прихрамывать, но это пока не удавалось.

В тот же день он распрощался с Варварой Андреевной, как с родной матерью. Бурунов остановил взгляд на портрете единственного сына Варвары Андреевны — лейтенанта. Он получил тяжелое ранение и умер здесь, в госпитале, на глазах матери.

— Мы еще встретимся, Варвара Андреевна, непременно встретимся. У меня мамы нет. Умерла она, когда мне было десять лет. Разрешите вас считать родной матерью?

Глаза Варвары Андреевны наполнились слезами. Она утерла их фартуком и, сунув руку в карман, протянула ему узелок. Он взял его и держал в руке, недоумевая.

— Возьми, сынок, это земля родная с могилы моего сына. Сказывают люди, помогает она. Иди, — обняла она Бурунова, — иди с богом и возвращайся. — И она перекрестила его на дорогу.

В тот же день Бурунов приехал в Москву. Посчастливилось: его подбросили на машине летчики, ехавшие в Монино, а затем пересел на электричку. Побывал он у тетки Канашова, познакомился с ее приемной дочерью Галочкой, увидел на комоде фотографию Аленцовой. И тут же заныло сердце: «Где она сейчас? Оставалась в Сталинграде».

— Пишет? — спросил он, глядя на фото Аленцовой, Но тетка его не поняла, подумала о Канашове.

— Да когда ему писать. Он дней десять, как на фронт умотал, непоседа. Можно было денек отдохнуть да и с дочуркой позабавиться. Как задумает что, его на цепях не удержишь. До генерала дослужился, а все как мальчишка непоседливый. И писать-то он не больно охоч: люди вон какие письма душевные пишут. А наш. — Она махнула рукой. — Открыточку пришлет: «Жив, здоров. Как живете? Как Галка? Что слышно про Наташеньку? Пишет ли Нина?» Не письма, а сплошь вопросы.

Бурунов слушал ее и улыбался.

Тетка была гостеприимная, добрая женщина. Он с трудом ушел. Не отпустила из дома, пока не накормила, и взяла слово, что Бурунов непременно будет обедать у них.

В Главном управлении кадров, раздеваясь, Бурунов сдал палку (а то, глядишь, получу отставку) и, взяв себя в руки, едва прихрамывая, вошел к начальнику. Но от начальника изъян не ускользнул. Генерал покосился на Бурунова и несколько минут смотрел, изучая. Потом предложил сесть.

— Так вот, товарищ полковник. — «Не оговорился ли генерал?» — подумал Бурунов. Он встал.

— Сидите, сидите, пожалуйста. Рапорт ваш с просьбой направить в дивизию доложен. — Генерал зашелестел, перебирая бумаги. А Бурунов стоял ни жив, ни мертв. «Откажут? Откажут?» Не найдя нужной бумаги, генерал вызвал адъютанта. Вошел молодой капитан высокого роста. Лицо знакомое. Бурунов чуть было не вскрикнул: это был Красночуб, бывший адъютант Канашова.

— Принесите мне. — Он назвал номер документа.

Эти минуты Бурунов сидел, как на горячей сковороде, а не на стуле. «Откажут? Откажут». — сверлила мысль.

Капитан быстро вернулся и подал генералу бумагу.

— Так вот, товарищ полковник, разрешите вас поздравить, — протянул генерал ему руку, — с присвоением звания и награждением орденом Красного Знамени.

«Это Канашов еще представлял, — сообразил Бурунов. — Не забыл, даром что уезжал поспешно».

Генерал помассировал пальцами переносицу, изучающе поглядел на Бурунова:

— Ваша просьба о назначении в дивизию удовлетворена. Приказ поступит в ближайшее время. Придется подождать. — И как бы невзначай сказал: — Вот ходить, вижу, вам еще трудно. Болит нога? А поедете в дивизию, крутиться придется. Она уже начала формироваться. Дел много, да и сроки подпирают. Сможете ли? Может, не будете торопиться?

— Смогу, товарищ генерал. — Бурунов встал. — Теперь я все смогу. Даже пешком до дивизии дойду. Вы извините меня за откровенность: истосковался я по делу, по людям, как по родному дому. Я же с этой дивизией от самой границы воевал. — И генерал понимающе кивал ему головой.

На следующий день Бурунов получил назначение и тут же, не заходя к тетке Канашова, уехал в дивизию. Опустил в почтовый ящик открытку с благодарностью за заботу.

* * *

Кажется, самой войной определено, как законом, и пора бы человеку с тем свыкнуться, что на фронте все приказы приходят для кого-нибудь невпопад, а главное, неожиданно, сваливаются как снег на голову.

Дивизия еще не закончила формирование, и командир ее, полковник Бурунов, не успел еще ознакомиться даже с командирами батальонов, как он намеревался сделать это по своему плану, когда пришел срочный приказ. «Вам предлагается немедленно погрузиться в эшелоны и следовать до станции Иловлинская. Там получите новый маршрут к месту следования». «Иловлинская, Иловлинская»— вспоминал он, но в кутерьме дел так и не припомнил.

Бурунову наскоро удалось познакомиться с командирами полков и своими ближайшими заместителями: комиссаром и начальником штаба дивизии. Из командиров полков узнал только майора Грайворона и подполковника Коломыченко — оба были ветеранами дивизии. С Бурлаковым — третьим командиром полка — ему так и не удалось поговорить. Комиссар дивизии Саранцев был новым для него человеком. Комдива немного смущал вид комиссара. Он был грузным, малоподвижным, и его сугубо гражданский вид, казалось, возмущенно говорил: «Ну чего вы от меня хотите. Нравлюсь я вам или нет, а принимайте, какой есть». Когда Бурунов высказал ему тревожащую его мысль: «Почему автомобильным батальонам приказано перебрасывать части дивизии строго на восток. В тыл загоняют». — Саранцев отделался несерьезной шуткой: «Солдат спит, а служба идет».