Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

К Андросову зашел Фруктов и положил перед ним проект приказа на отстранение Миронова от должности.

— Я говорил вам, товарищ полковник, мальчишка он бесшабашный. Пришел в Перелазовский, не организовал охранения, а разведку послал к Зотовскому и Калмыкову. Взвод разведчиков полка, конечно, погиб. В этом я не сомневаюсь.

Андросов сидел, подперев кулаками голову.

Он рассматривал карту, молча слушал, потом взглянул на Фруктова:

— Ни черта вы, майор, не разбираетесь в людях. Ну пусть, по-вашему, он мальчишка, а вы ему папа по возрасту. Но ответьте на вопрос? Кто из дивизии первым успешно прорвал оборону?

Фруктов молчал.

— А сейчас, если бы не Миронов, может, и нам с вами не быть здесь, в штабе новоцарицынском. Чем мы с вами отбивали бы танки?

Аленцова вошла, остановилась на пороге, как сказочное привидение.

— Вот и я, Михаил. Здравствуй!

У Канашова расплылось в глазах ее далекое туманное очертание. Потом оно стало приближаться, будто он смотрел в бинокль, и сосредоточилось, как в фокусе, на ее лице. «Такая же — подумал он, и вдруг стало так, будто не было ни тягостной разлуки, ни мучительной ревности, ни тревожных дум и бессонных ночей. — А как мне жить без нее? Как же быть дальше? Как прожить на свете без ее умных и красивых глаз, без ее по-девичьи сдержанной ласки, смешных ее причудливых капризов, без ее простых, целительных и обнадеживающих: «Все будет хорошо, Миша». Как в сказке, пришла она и сняла тот постоянно давивший его сердце камень, и стало так легко и хорошо, что невольно хотелось запеть.

Она нарушила нелегкую, чуть затянувшуюся молчаливую паузу:

— Не веришь, что я пришла? Не признаешь или не принимаешь?

Канашов улыбнулся своей широкой улыбкой и быстро пошел ей навстречу.

— Верил, верю, признаю и принимаю. — И он схватил Аленцову в свои сильные руки, обнял и прильнул к губам.

— Тише, тише, Михаил! Слышишь! Мне-то известно, не обидел тебя бог силенкой. Горько мне, Михаил!

— А мне что, — перебил он,-задыхаясь, — сл-ад. — Она зажала ему рот ладошкой.

— Вопросы еще будут? Только давай все сразу. Я готова ответить. — Она отняла руку ото рта.

Канашов поглядел в ее черные, будто омут, бездонные, с золотой искринкой глаза. Снова в который раз увидел, как чуть косил от контузии левый глаз. Оглядел ее, придирчиво еще раз. «Как она похудела. Но стала стройней, будто девушка. И только в волосах, у висков, пробивается редкая изморозь. Вот как ее потрепала жизнь». И он, взяв ее лицо в широкие ладони, помотал головой.

— Вопросов не будет. Но есть предложение. Вернее, их несколько. Можно?

Она обняла его за плечи, согласно кивнула головой.

— Первое. Теперь, Нина, навсегда, и только вместе. — Он взял ее руку и, сжимая, снова повторил, как клятву: — Навсегда вместе. Как ты?

Аленцова смотрела на него доверчивым, понимающим взглядом. Глаза ее излучали тот слабый свет, который бывает у очень счастливых людей. Она потянулась к нему жадными губами. И вдруг заплакала.

— Что с тобой, Нинуся? Что, дорогая моя женушка?

И тут Аленцова заплакала навзрыд. Плечи ее вздрагивали, и вся она дрожала, будто от холода.

Канашов растерялся, не зная, что подумать. Может, он чем-либо ее обидел? Он обнял ее, прижимая к груди, гладил по голове.

— Это я, Михаил! Это я, ты пойми!

— Понимаю. Понимаю, Нина!

— Но ты не обидишься? — Она взглянула ему в глаза. — Мы с тобой всегда, сколько знали друг друга, говорили только правду. Я счастлива, но не могу скрыть от тебя.

— Ты любишь другого?

— Нет, нет. Что ты!

— Ты ожидаешь ребенка?

Она грустно улыбнулась.

— Нет, милый, нет. Может, и будет он у нас, — сказала она задумчиво. — Понимаешь, вот что-то, ты не сердись, Миша, что-то говорит мне. Не будем мы вместе.

Канашов рассмеялся, обнял ее снова.

— А-а, как же, помню, помню! Ты мне писала: «не судьба». Так, что ли? — Она закивала в ответ. — Да брось, Нинуся, все это чепуха. Мы же вот вместе с тобой. И судьба наша, верю, теперь в наших руках. Так? — Она крепче прижалась щекой к его плечу. — Теперь мое предложение. Давай сфотографируемся вместе. Признаться, давно хочу. Но. — Он взял трубку. — Коржиков? Аппарат с пленкой? Заряди и мигом ко мне! Побыстрее! А то здесь есть опасение, кое-кто раздумает, пока ты соберешься.

— А вот и не раздумаю, тебе назло! Михаил, ты снова вредничаешь?

— Чтобы наше хорошее с тобой вспомнить. Ты же вредничала. А почему нельзя мне?

— Разрешаю, разрешаю! Постоянно вредничай. Может, скорее я пойму, какой во мне черт сидит и подмывает на эту вредность.

— Разрешите, товарищ генерал? — быстро вошел запыхавшийся адъютант. Он был маленького роста, будто мальчишка, этот молодой лейтенант.

Канашов спросил его:

— Что случилось? Докладывайте побыстрее!

И тут же с фотоаппаратом появился Коржиков. Канашов сделал ему жест рукой.

Одну минутку. Докладывай, товарищ Чубенко.

— Товарищ генерал, во фланг корпуса нанесла удар немецкая танковая дивизия.

Канашов быстро достал карту из полевой сумки, развернул, кинул на стол.

— Танковая дивизия? Откуда она взялась? Ладно, где? Давай, если знаешь, показывай!

Лейтенант шарил беспомощно глазами по карте. От волнения он потерял ориентировку.

— Ну вот, кажется, здесь, — ткнул он пальцем. — Вот тут штаб корпуса. Здесь бригада Чураева. А вот тут Крамара.

— Значит, немцы нанесли удар по нашему штабу и чураевской бригаде.

Канашов резко поднялся из-за стола, взглянул на Аленцову. Лицо его было суровым и решительным, как и всегда в минуту опасности.

— Где начальник штаба корпуса?

— Тяжело ранен. Его только что привезли в медсанбат из бригады Чураева. Он мне рассказал, что случилось в бригаде, и просил передать вам.

Канашов ударил кулаком по столу так, что все, что находилось на нем, очутилось на полу.

— Самоуспокоились? «Ура! Победа!» На вот, выкуси, — показал он кому-то кукиш. — Приказывал иметь надежное охранение и передовой отряд. И прежде всего разведку, разведку, разведку! Вот бестолочи. Доложите, куда нанесли удар немцы бригаде.

— С тыла и правого фланга.

— Вот, вот. Ну ты подумай, Нинуся, что за беспечные люди! Чуть небольшой успех, и у них голова кружится, слепнут они и глохнут. Забывают, что мы с немцами воюем. Неужели годы войны ничему не научили? Прорвали удачно, и некоторые думали— дорога скатертью. Ан нет, олухи, шалишь! Развесили уши, а тут как тут и долбанули. Да, знакомьтесь, товарищи. Моя жена, Нина Александровна Аленцова. Прошу жаловать, а любить сам буду. — Присутствующие улыбнулись. — Только решил побыть с ней часок по-человечески за столько месяцев разлуки, и на тебе — сюрприз от немцев. Ну ты нас, Коржиков, все же запечатли для семейной истории!