Василь Быков - Атака с ходу

Я уже решил остаться здесь до утра - хоть и на холоде, а все же веселей будет скоротать ночь. Но только я подумал об этом, как из сумерек показался Ванин. Он был не один и, завидя меня, сказал тому, кто шел следом:

- Вон Васюков.

Я поднялся с бруствера.

- Тут тебя Зайцев разыскивает.

Что-то тревожно-радостное шевельнулось в груди и замерло.

- Командир роты зовет, - сказал, подходя, Зайцев. - Ужинать.

Минуту я колебался, чувствуя, как что-то во мне удивительно и почти осязаемо меняется и отношении к Ананьеву, Ванину и даже к Горькавому.

Действительно, было чего обижаться! Ведь командир роты мне ничего плохого не сделал, просто у него полно своих забот, разве это не ясно было с самого начала? А как только посвободнело - вспомнил и послал Зайцева искать меня, дурака, ночью по траншее.

- Давай, - поторопил Ванин. - А мне некогда. Окопаемся, потом забегу.

В блиндаже было людно и накурено, затхло воняло мокрыми шинелями, земляной сыростью и взрывчаткой.

Обычно где бы Ананьев ни был в течение дня, но вечером, придя в свою землянку-капе, собирал командиров взводов, старшину, принимал их доклады, давал указания, потом все вместе ужинали. Ужин не бог весть какой: гуляш с концентратом, сухари, банка свиной тушенки. Иногда перепадало что-нибудь из трофеев, если в наступлении, ну и, конечно, наркомовские сто граммов.

Теперь наркомовских вроде не предвиделось - не было старшины, но на ящике, что пристроили посредине блиндажа, блестела желтая немецкая банка с отогнутой крышкой, в которой был мармелад. Ананьев в расстегнутой шинели, с папиросой в зубах отвинчивал знакомую, обшитую сукном флягу. Тут же сидели унылый, с обиженным видом Цветков, всегда серьезный Гриневич. Зайцев, как только вошли, достал из-за пазухи полбуханки хлеба, наверно раздобытого где-то во взводе, и принялся ее разрезать. За ним возле стены сидело двое раненых, и дальше, в темном углу, уронив светловолосую голову, застыл немец.

- Кто это? Васюков? А где Ванин? - спросил командир роты, вглядываясь в направлении входа.

- Там, во взводе, - сказал Зайцев.

- Почему не пришел? Ты сказал, что я зову высоту замочить?

- Не идет. Говорит: не пью.

- Ну и дурак! - объявил ротный. - Пусть не пьет. Нам больше останется.

Он свинтил с фляги крышку, взял с ящика алюминиевую кружку.

- Садись, Васюков. Поужинаем на прощание. Завтра уже будешь в медсанбате питаться. Как рука?

- Болит.

- Правильно, должна болеть. Мне когда предплечье перебило - полмесяца болело, собака.

- Помнится, говорил бедро, - вдруг усмехнулся Гриневич. - А теперь - предплечье.

Командир роты опустил кружку и уставился на своего заместителя.

- Что - бедро? Бедро - это уже в пятый раз! А то прошлым летом. В руку. Не веришь - на, посмотри.

Он решительно сдвинул на правой руке манжет, обнажая на белой коже синий продольный шрам.

- Да я шучу, - примирительно сказал Гриневич.

Ананьев молча плеснул в кружку.

- Держи, Васюков! Выпьешь - враз полегчает. Знаешь, когда меня под Нелидовом трахнуло, водкой только и спасался. А то бы окочурился от боли да голода.

Я взял кружку, там было немного, и я проглотил все за раз. Потом торопливо закусил хлебом с кусочком студенистого, вязкого мармелада.

- Теперь по старшинству, - распоряжался Ананьев, опять наливая в кружку. - Пью я. Чтобы ты там скорее, это самое... Да в роту. А пока Зайцев побегает. Так - за поправку! - кивнул он в мою сторону и с ходу вылил в рот все, что было в кружке. И даже ничуть не поморщился, только удовлетворенно крякнул и налил снова.

- Хорошо! Теперь очередь комиссара. Иль ты не будешь?

- Нет, не буду, - без сожаления сказал Гриневич.

- Вот другой дурак! А, знаю: ты пожрать метишь? Только не выйдет. Не пьешь - мармелада не получишь. Понял?

- Что ж... Потерпим.

- Вот-вот: терпи. Бог терпел и нам, дуракам, велел. Так, ты чего стоишь, Васюков? Иди сюда, посидим вместе.

Он подвинулся немного, я ступил в темноту меж сапог и здоровым плечом втиснулся между ним и Цветковым. Не знаю, может, оттого, что я выпил, но мне вдруг показалось, что Ананьев вроде переменился ко мне, стал такой товарищеский, приветливый, каким, наверно, никогда еще не был раньше. Может, потому, что атака удалась, промелькнуло в моей хмельной голове. А может, из-за ранения, которое в одну минуту превратило меня из подчиненного в просто товарища по минувшим боям, и только.

- А ловко мы их турнули, да? - спросил Ананьев, повернув ко мне грубоватое, щетинистое, улыбающееся лицо. Секунду спустя, однако, лицо его вдруг помрачнело:

- Жаль Кривошеева... Хороший солдат был... Ну так что? - Через голову Зайцева он глянул на обычно молчаливого при начальстве старшину Пилипенко. - Выпить чарку не забудь, на том свете не дадут. Давай, старшина, твоя очередь!

Пилипенко молча взял кружку и сразу же потянулся к самому большому куску на ящике. Ананьев встряхнул флягу.

- Еще есть. Цветкову не дам - не заслужил. Фриц тоже облизнется. Это для Ванина. Ванин молодец!

В траншее загремела палатка. Гриневич, сидевший напротив входа, сказал:

- Кажется, легок на помине.

Однако вместо Ванина в блиндаж сунулся длинный, нескладный Шнейдер.

- Товарищ старший лей...

- Шнейдер, - перебил его Ананьев. - Ну-ка вот этого цуцика допроси.

Обросший черной щетиной Шнейдер, чтобы не сгибать головы, снял с плеча автомат и опустился на колени у входа. Ананьев сгреб откуда-то с пола пачку бумаг пленного, сверху которой была солдатская книжка, и протянул все Шнейдеру.

- Вот посмотри сперва, из какой он части, фрицок этот.

Шнейдер взял документы, не обнаруживая особого интереса к их бывшему обладателю. Тот, однако, видно, почувствовал, что разговор начался о нем, и повернул в сторону свое насупленное лицо. Достав из кармана обтрепанный немецко-русский военный разговорник, Шнейдер быстро отыскал нужный раздел.

- Ви ист ир намэ унд диенстград?

Будто немного удивившись, услышав родной язык, пленный словно боднул головой, взглянул на Шнейдера и опять весь ушел в себя. Теперь он был почему-то в одном френче с тремя знаками в петлицах. На груди его поблескивало с полдюжины различных значков и медалей - ромбик «Гитлерюгенда», эмблема стального шлема, медаль за зимовку в России. Были и неизвестные мне, в том числе какая-то продолговатая эмблема-нашивка с изображением тесака и гранаты, скрещенных посередине дубовых листьев.

- Ви ист ир нам унд диенстград? - настойчивей повторяя Шнейдер.

Ананьев сомкнул над переносьем русые брови, с интересом наблюдая за немцем. Все ожидали его подробного ответа, как вдруг пленный рявкнул:

- Вэк, юдэ!

Это мы поняли и без переводчика. Гриневич начал подниматься на ноги. Пилипенко выругался. Шнейдер вдруг сделал ошеломляющий выпад, и прежде чем мы успели что-либо понять, голова немца резко откинулась назад, глухо стукнувшись о земляную стену. Ананьев с неожиданной и не очень натуральной веселостью захохотал.