Василь Быков - Атака с ходу

- Отставить! - на весь блиндаж закричал Гриневич. - Вы что?

- А что он! - в ответ крикнул Шнейдер и замолчал.

От волнения он ничего больше не мог сказать и опустился на пол. Ананьев, уже не смеясь, с фальшивым оживлением повторял:

- Здорово! Молодец. Шнейдер! Ты не боксером был?

- Я слесарем был! - со сдержанной яростью сказал Шнейдер, не сводя глаз с немца.

Немец затаился под стеной, лицо его почти не просматривалось в тени, но во всему чувствовалось, как он тревожно напрягся там, украдкой следя за переводчиком. Светлые волосы его распались надвое и свисали на уши. Гриневич с осуждением, которое непонятно к кому относилось, поочередно переводил взгляд с переводчика на командира роты и немца.

- Вы что - чепе захотели? Есть же приказ по армии насчет пленных.

- Приказ! У нас одын приказ. А у них другы приказ: бый, давы! - быстро заговорил Пилипенко. - Я б ему шэ не так вризав.

Гриневич строго посмотрел на старшину и начал усаживаться на свое место. Ананьев кисло поморщился.

- Ладно, черт с ним! - сказал он. - Загляни-ка в книжку, какая часть?

Дрожащими еще руками Шнейдер раскрыл солдатскую книжку пленного и, несколько успокоившись, объявил:

- Триста двадцать четвертый отдельный саперный батальон. Третья рота. Командир взвода обер-фельдфебель Фердинанд Гросс. Дальше тут прохождение службы. Награды. Группа крови. Адрес семьи: Дюссельдорф...

- Начхать на адрес, писать не будем. Спроси лучше, какое подразделение обороняло высоту?

Шнейдер полистал разговорник.

- Вас фюр... Вас фюр айн абтэйлюнг?

Немец повел на бойца затравленным волчьим взглядом и опустил голову.

- Может, не понимает? - спросил Ананьев. - Смотрю, из тебя переводчик, как из меня гармонист.

- Зрозумие - чакайтэ! Кулак вин кращэ розумие! - сказал Пилипенко.

Ананьев кивнул Шнейдеру:

- А ну еще!

Шнейдер спросил еще, да напрасно: немец демонстративно не замечал переводчика, будто его и не было тут. Он не хотел отвечать - это стало очевидно, и тогда молчаливо и угрожающе поднялся со своего места Ананьев. Большой, в измятой шинели, командир роты переступил через чьи-то ноги и грязным сапогом сильно пнул немца.

- Ты, цуцик! - произнес он таким тоном, что все в блиндаже притихли. - Если ты будешь в молчанку играть, я из тебя враз шашлык сделаю! Не посмотрю и на приказы! Понял?

Выражение лица Ананьева стало почти свирепым, и для меня не было никакого сомнения, что он свою угрозу исполнит. Немец по-прежнему горбился под стеной, и старший лейтенант окинул его угрожающим взглядом. Затем взгляд его упал на кружку с водкой, которая стояла на ящике. Схватив ее, Ананьев повернулся к немцу:

- Пей, сволочь!

Немец понял, на мгновение притих, будто колеблясь, но вдруг подался вперед и взял кружку. Он выпил водку с торопливой решимостью обреченного и протянул кружку ротному:

- Нох!

- Что?

- Нох!

- Шнейдер! - крикнул командир роты. Переводчик начал торопливо листать свой разговорник, но, кажется, не находил там того, что искал.

- Вроде еще просит.

- Еще? А, сукин сын! Цветков, дай фляжку!

Ананьев вылил в кружку все, что оставалось во фляге, немец, как и первый раз, с жадной решимостью выпил до дна и вяло швырнул под ноги опустевшую кружку.

- Смотри-ка! Вот это фриц! - крикнул Ананьев. - Ну, теперь ты развяжешь язык. Шнейдер, давай поближе. Спрашивай про высоту.

Шнейдер задал все тот же вопрос, но немец, даже не дослушав его, вдруг опять рявкнул:

- Шиссен!

Что-то напряженно соображая, Ананьев стал хмуриться. Гриневич также с заметной тревогой поглядывал на пленного, который обеими руками рванул на себе мундир:

- Шнссен, рус швайн!

- Гадина! - с ненавистью сказал Шнейдер, который, кажется, первым понял крик немца. - Застрелить требует.

Немец еще несколько раз прокричал «шиссен», раздирая на себе воротник, две пуговицы покатились на землю. Но потом он, видно, понял, что вряд ли чего добьется. Тогда он обмяк, пьяно откинулся к стене, пробормотал несколько непонятных отрывочных фраз. И вдруг сипло, картавя, запел:

Венн ди зольдатен

Дюрх ден штадт марширен,

Офнен ди медхен

Фенстер унд ди тирен!

Все, кто был в блиндаже, с чувством гадливого удивления смотрели на него - такого немца вроде еще не встречали. Попадались испуганные размазни, правоверные гитлеровские фанатики, сдержанно-молчаливые пруссаки, но такого балбеса мы видели впервые.

Командир роты озадаченно молчал. Немец тем временем раскачивал головой, оползал все ниже, голос его сонно гнусавил и вдруг совсем смолк.

Ананьев выругался заковыристым матом.

- Пилипенко, а ну, тряхни его!

Пилипенко, на коленях подавшись к немцу, охотно раз и другой пырнул его в бок. Немец же в ответ только пробормотал что-то и смолк, вяло перекатив голову на другое плечо.

- Эй, Гитлер! Эй! Спыть, падлюка, шчоб ему нэ проснутысь!

- Как ты пыряешь! - вскричал Ананьев. - Тряхни, чтоб душа из него выкатилась!

Пилипенко сгреб немца за грудки и в самом деле тряхнул так, что послышался треск его френча. Но снова никакого результата. Гриневич с любопытством шагнул к пленному и брезгливо всмотрелся в него. Ананьев нагнулся и кулаком поднял подбородок немца. Тот пьяно, бесчувственно спал.

- Ах ты обормотина! Да он же и был пьяный! - сказал старший лейтенант. - А я еще на него водку извел. Гадина! Допросили, называется! Тьфу, дураки набитые!..

- Как бобиков, обдурил! - возмущался командир роты. - Теперь жди! До утра ты из него ни черта не вытянешь! Это уж я знаю!

- Мне разрешите идти? - спросил Шнейдер.

Ананьев ответил не сразу: его внимание занимал немец. Шнейдер повторил вопрос.

- Смотрите там. Могут сунуться ночью. Чтоб не проспали.

- Не проспим!

- То-то!

Закинув за плечо автомат, Шнейдер вылез в траншею. Ананьев сел на прежнее место рядом со мной, подобрал длинные ноги.

- Пилипенко, давай толкового хлопца. Донесение отправить.

Старшина молча встал и двинулся к выходу.

В блиндаже наступило молчание.

Фляга Цветкова незавинченной лежала на ящике, хлеба остался небольшой кусок. Командир роты взял его в сразу откусил половину.

- Комиссар, - сказал он, мощно двигая челюстями. - Дай-ка бумажку в карандаш.

Гриневич расстегнул туго набитую полевую сумку, пошарил там, вырвал из какой-то тетради чистую страничку, из кожаного сота достал карандаш и все это протянул Ананьеву.

- Думал, пока пошлю пару сведений о противнике, - сказал Ананьев. - Да вот пошлешь тут! Обормот, а не фельдфебель. Цветков, а ну-ка посвети - ни черта не видно.

Цветков снял с полочки плошку и на коленях услужливо склонился к командиру роты.

Дожевывая хлеб, Ананьев начал писать. Мне не было видно, что он там не очень бойко выводил твердым чернильным карандашом, мое внимание привлек Цветков, который одним глазом косил туда, при этом выражение его освещенного снизу лица как-то странно менялось. Что-то снисходительно-насмешливое появилось в его взгляде, спустя минуту санинструктор грубовато заметил: