Василь Быков - Атака с ходу

- Тебе трудно, да? Силы не хватает? А мне вот легко тащиться с тобой?

Я подошел ближе, и Цветков, узнав меня, заметно обрадовался:

- Ты не за этим?

- А за кем же!

- Надоело толкать. Прямо безногий! - пожаловался сержант.

Я его, конечно, понимал, но таковы уж были обязанности замыкающего, чтобы подталкивать тех, кто отставал. Обычно этим занимался старшина, который теперь где-то пропал вместе с повозкой.

- Что, отстал?

- А черт его знает! Отстал или притворяется.

- Так что же делать?

И тут, будто впервые поняв всю затруднительность нашего положения, Чумак обернулся:

- Пусть бы вы шли. Я уж сам как-нибудь.

- Ну да! - сказал Цветков. - Мы пойдем, а ты в кусты? Знаем таких.

- Ей-богу, нет. Я потихонечку. Мне бы только водички глотнуть. Нету во фляжке, а?

- Нету, - сказал я.

Чумак с недоверием оглядел меня - низенький, кривоногий, в обвисшей мокрой шинелке, с тощим вещмешком на спине - и уже совсем жалобно попросил:

- А может, у товарища сержанта есть? Дай, будь ласков.

- Это не вода, - сказал Цветков. - Это водка.

Чумак смолчал, с заметным усилием вытаскивая из грязи ноги и по-утиному переваливаясь с боку на бок. И вдруг с неожиданной для него решительностью сказал:

- А дай водки!

- Еще что надумаешь?

Цветков широко шагнул через колдобину, блеснув из-под палатки комсоставской пряжкой, которую он аккуратно каждый день натирал фланелью. Так же ежедневно он находил возможность подшить свежий подворотничок, надраить сапоги. И вообще своим внешним видом сержант напоминал скорее какого-нибудь расторопного штабного писаря, чем санинструктора роты автоматчиков, которым был.

Я на минуту смутился. Конечно, было жаль Чумака, но не было и уверенности, что водка пойдет ему на пользу.

- Ладно, - сказал я примирительно. - Дай. Может, поможет.

- Что дай? Моя это разве? Старшины фляга, - с обидой проговорил Цветков.

- Обойдется твой старшина. Не последняя, наверно.

- А может, и последняя. Когда уже ее выдавали? В субботу.

- Однако ж сберег. Так поделись!

Цветков надулся и замолчал.

Вот зануда, подумал я. Для старшины или командира роты он достал бы из-под земли, а бедолаге Чумаку жалел пару глотков.

Наткнувшись в темени на длинную, полную снеговой каши лужу, мы разошлись по обе ее стороны, и когда снова сошлись, Цветков вдруг отстегнул трофейную, обшитую войлоком флягу.

- На. Только глоток, не больше.

- Не, не…

Чумак остановился, слегка запрокинул голову - водка тихонько булькнула дважды, и Цветков тут же ухватился за флягу. Но прежде, чем он успел ее выхватить, булькнуло еще раз.

- Сказал же: глоток! - закричал санинструктор. - Дорвался!

Я молчал: что уж там один только глоток! И Чумак, наверное, заметил это мое молчаливое заступничество.

- От спасибочко, - тихо сказал он, вытирая рукой подбородок и как бы не замечая Цветкова. - Спасибочко тебе, товарищ ординарец.

- А мне за что? - сказал я. - Его благодари.

Чумак промолчал. Цветков начал пристегивать флягу да что-то завозился с застежками на ремне, и мы опять остановились. Чумак повернулся ко мне:

- У тебя кирзовки, да?

- Кирзовки. А что? - полюбопытствовал я. Прежде чем объяснить, боец нерешительно переступил с ноги на ногу.

- Так это... У меня вот, сапоги. Немецкие, правда. В случае чего, так это... Пусть тебе будут.

Я взглянул на его заляпанные грязью трофейные солдатские сапоги с низенькими голенищами и еще не совсем понял смысл его слов, как Цветков иронически хмыкнул:

- Хохмач! Будто на фронте угадаешь! Вот завтра как врежет, так оба вверх копытами.

- Так я говорю...

- Да, ты уж скажешь! - оборвал его санинструктор. - Молчи уж.

- Ладно. Посмотрим. Давай догонять, - сказал я.

Мы быстро пошли по дороге. Цветкову я не возражал: вообще-то он был прав. Каждый раз, однако, как только заходил о том разговор, делалось не по себе. Кто раньше, а кто позже - не угадаешь, но вряд ли стоит подтрунивать над этим дядькой, который по простоте душевной сделал попытку совершить нечто доброе, конечно, на свой манер и в пределах своей солдатской возможности.

Чумак зашевелился вроде живей. И, будто оправдываясь, на ходу говорил:

- Нет, я ничего... Если что, говорю. Хорошие же сапоги...

Только он сказал это, как небо над пригорком огненно вспыхнуло. На несколько секунд в воздухе замельтешили рои снежинок, вспышка, широко разгораясь, пошла вниз, неверный, мерцающий отсвет ее лег на вершину холма, погорел немного, потом как-то вдруг потускнел и погас.

- Ого! - сказал я, сразу поняв, что это для нас значит.

- Напоролись! - упавшим голосом подтвердил Цветков.

Ракета была не очень чтоб близкой, при этом ненастье вряд ли она осветила колонну, но все же немцы что-то могли заметить. Значит, погодя надо ждать выстрелов. Обычно в таких случаях со стрельбой кончалась гнетущая неизвестность, и начиналась изматывавшая огневая борьба с противником. В общем, на войне все это было делом обыденным, хотя и каждый раз новым. На этот раз, однако, стрельба не начиналась, и, наверно, потому Ананьев не останавливал роту, которую мы вскоре и догнали.

Минут через пять в том же месте засветило снова - на светловатом мерцающем фоне вырисовалось несколько теней автоматчиков, что брели по дороге. Ближе к голове колонны они, видимо, сами, не дожидаясь команды, останавливались и в молчаливой тревоге поглядывали вперед, где собрались командиры.

Размахивая мокрыми концами своей треуголки, я пробежал в голову колонны и перешел на шаг. Ананьев, Гриневич, командиры взводов Ванин и Пилипенко настороженно всматривались в моросящий дождем полумрак.

- Да, не дозор это, - обеспокоенно сказал Ананьев.

- Дозор был ближе, - подтвердил Гриневич.

Они помолчали, прислушиваясь, и Ананьев с досадой сказал:

- Какого же хрена тогда он молчит? Может, сигналы проворонили?

- Этого не могло быть. За сигналами я сам следил, - уверенно объявил Ванин.

- Разгильдяи! - проворчал командир роты. - Сидят и молчат! А ну бери человека и дуй сам! - приказал он Ванину. Тот живо повернулся к строю:

- Кривошеев!

- Я.

- За мной!

Слегка пригнувшись, они побежали дорогой и скоро скрылись в сырых, ненастных сумерках.

- Пилипенко, наблюдай! В случае чего - душу вытрясу. Понял?- угрожающе прошептал Ананьев.

- Поняв. Шо тут нэ понять, - обиженно отозвался старшина. - Тильки ни бисова батька нэ выдна.

- Без разговоров мне!

Некоторое время все молчали, напрягая слух. Смотреть против ветра было не очень приятно: мокрым снегом залепляло лицо, все время хотелось отвернуться, спрятаться за спину товарища. Набрякшие влагой палатки, как жестяные, гремели в темноте. В мокрых сапогах начали стынуть ноги. Вдруг в той стороне, куда шла дорога, опять загорелась ракета, правда на этот раз несколько дальше прежних, и Ананьев вполголоса выругался.