Али Окля Орсан - Голанские высоты

— Ну как, успокоился? — спросил он.

— Немного.

— Эти типы, что привезли тебя, — грубые скоты. Они будут наказаны. Ты, надеюсь, знаешь, где находишься?

Я хотел сперва ответить ему, но промолчал, продолжая жадно затягиваться горьковатым дымком сигареты.

— Значит, ты спокоен?

— Нет. Не пойму никак, почему вы меня так мучаете. Я ранен, я в плену.

— Не беспокойся. Хоть вы и обращаетесь с нашими пленными плохо, я попрошу, чтобы к тебе относились получше. Ты хороший человек и заслуживаешь доброго к себе отношения. Но и ты должен пойти мне навстречу, как говорится, я — тебе, ты — мне.

— Но чем я могу помочь?

— Два-три пустячных вопроса. Ответишь на них, кроме нас с тобой, никто об этом и не узнает. Мы станем друзьями, договорились?

Тут я услышал легкий стук в дверь. Вошел человек, неся две чашки кофе. Я начинал понимать — со мной говорит опытный следователь. Он взял чашку, поставил ее перед собой, с наслаждением отпил глоток. Человек, принесший кофе, закрыл за собой дверь. Мы снова остались один на один.

Следователь с улыбкой посмотрел на меня.

— Вкусно, — сказал он, подняв чашку, сделал второй глоток и, не отрывая взгляда от моего лица, снова поставил чашку на письменный стол. — Почему ты не пьешь? Не любишь кофе? Пей, пей, не бойся. Очень приятно пить кофе и затягиваться сигаретой…

Он взял сигарету, плотно сжал ее губами и обезоруживающе улыбнулся:

— Боишься, парень? Думаешь, там яд? Здорово, я вижу, вас напугали. Не бойся.

Взяв мою чашку, он отпил глоток и поставил обратно.

— Теперь ты спокоен? Честно говоря, плохие люди своими дурацкими поступками подрывают нашу репутацию.

Мне захотелось взять чашку, я шевельнул пальцами, потянулся к ней. Ах, как хотелось выпить горький ароматный кофе, медленно опустошая чашку! Вдруг зазвонил телефон, стоявший на письменном столе. Следователь снял трубку, и зазвучавший в ней голос на чистом арабском языке произнес:

— Мой господин, приготовить электрический аппарат? Рука моя невольно повисла в воздухе. Следователь рассвирепел и крикнул в трубку:

— Нет, скотина, нет. Разве ты не понимаешь, он такой же человек, как и ты? — И, обернувшись ко мне, заговорил серьезно и горячо. — Не бойся. Я противник пыток, к которым прибегают эти скоты. И обращаться с тобой буду достойно. Я отношусь к тебе с доверием, и, конечно, тебя не будут пытать, не будут применять и методы физического воздействия. — Потом, изменив тон, сказал мягко и вкрадчиво. — Я люблю арабов и хочу, чтобы мы с вами жили в мире. Я сам по происхождению араб, и поэтому израильтяне меня не очень-то жалуют. Я буду хорошо с тобой обращаться, а ты помоги мне и тем самым поможешь себе самому. А то попадешь к какому-нибудь зверю, уж он церемониться не станет. — И добавил уже уверенней, допивая свой кофе. — Не бойся, я тебя никому не передам, ты мне нравиться. Пей кофе, быстро все кончим. И я распоряжусь перевести тебя в другое место. Хочешь в общую камеру?

И не успел я ответить, как он сказал:

— Решено. Считай, твой перевод состоялся. А теперь — к делу. Расскажи-ка поподробнее о вашем вооружении, о пунктах военного обучения. Да, и вот еще: что ты знаешь о дислокации ваших частей?

Выронив сигарету, я взглянул на него с испугом. Он смотрел на меня пристально, выжидая. Наши взгляды столкнулись: казалось, от столкновения этого брызнули искры, вернувшие каждого из нас в свой мир, в естественное свое состояние. Мы вновь оказались по разные стороны баррикады. Я смотрел на этого хитреца с презрением, с отвращением. Он отвел глаза, скрывая полыхнувшую в них ненависть. Было видно, что он борется с охватившим его гневом. Наконец, не теряя самообладания, он заговорил все так же любезно:

— Говори, мы здесь одни, все останется между нами. Клянусь, ни одна живая душа не узнает.

Я промолчал. Тогда он стал нажимать на меня:

— Откажешься, передам тебя другому, он с тобой поговорит по-свойски. Смотри.

И он указал на стену, где висели плети, дубинки и прочие орудия пыток.

— Силой из тебя вырвет все, — продолжал следователь. — Пойми, тебе лучше иметь дело со мной. Другому наплевать, что будет с тобой, с твоими детьми. Ты женат, не так ли? И у тебя дети? Тут есть люди, которым безразличны твои страдания, горе твоих детей. Много ли надо, одна пуля — и конец всем твоим мечтам, самой жизни, труп твой вышвырнут на свалку. Не упрямься, погубишь себя понапрасну. Твой бессмысленный героизм никому не нужен. Армия ваша разбита, Израиль взял верх. Будь же благоразумен. Обещаю, тебя освободят и ты вернешься к семье. Подумай сам. Тебе не повезло… Ранение у тебя тяжелое. Мы тебя подлечим, и ты…

Он долго еще говорил, наклонившись ко мне, но я его не слышал. Да, он неплохо знал свое дело, умело нащупывал болевые точки. От жалости к себе я чуть не заплакал, разволновался и сказал ему:

— Ну чего вы хотите от меня? Все, что знал, я уже рассказал вам. У меня провалы в памяти, все забыл — и потрясение, и войну, и свой плен, и ногу, что вы отрезали…

— Ногу! — оборвал он меня сердито. — Да мы тебя от смерти спасли!

— В госпитале при нормальном уходе ногу наверняка сохранили бы. Впрочем, вам до этого нет дела!

— Ошибаешься, к чему нам твои страдания? Это руководителям вашим выгодно, чтоб тебе было плохо…

— Вот как! Интересно…

— Разве не они послали тебя на войну?

— Мы защищаем свою землю от вас, агрессоров.

— Агрессоры не мы, а вы. Руководители ваши все врут, не верь им.

— А разве не вы топчете нашу землю? Я видел тысячи беженцев, они ютятся в палатках.

— Это террористы, преступники!

— И малые дети тоже?

— Ты весь напичкан ложью. Подумал бы лучше о себе…

— Нет, я уже все сказал.

— Советую: не упускай этот случай. Другой возможности, глядишь, и не представится. Я верю тебе и предлагаю свою дружбу. Чего тут долго раздумывать. Это в твоих интересах.

— Не вижу здесь особого смысла, — сказал я.

С трудом сохраняя спокойствие, он встал. По лицу его блуждала фальшивая улыбка. Он приблизился и, оглядев меня с головы до пят, произнес, отчеканивая каждое слово:

— Хорошо, я ухожу. Оставлю тебя с теми, кто положил на тебя глаз. Если понадоблюсь, сможешь меня найти. Так не раз уже было с твоими товарищами. Тоже колебались поначалу, а потом все выложили. Конечно, им «помогли».

Они сами мне потом говорили: «Да, жаль, не послушались мы тебя сразу». Только было уже поздно. Я не требую от тебя ничего сверхъестественного. Стоит мне выйти отсюда, и твой единственный шанс уйдет со мной навсегда.

Подойдя к письменному столу, он спокойно взял пачку сигарет, зажигалку. Лицо его с застывшей улыбкой похоже было на маску. Затем он направился к двери — медленно, ожидая, что я закричу, взмолюсь: не уходи, мол. Сделав шагов пять, он остановился и повернулся ко мне. Открыв дверь, снова помедлил. Я чувствовал его нерешительность. Он хотел было обернуться и заговорить, но сдержался и вышел, захлопнув за собой дверь. Я остался в кабинете. Вскоре я услышал голоса, звучавшие в брошенной на стол телефонной трубке. Мой следователь спорил с кем-то. Вероятно, они забыли отключить аппарат. Человек, с которым он препирался, спрашивал с насмешкой: