Александр Пыльцын - Штрафбат. Наказание, искупление

Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский

Видимо, командующий фронтом вспомнил и о «банде Рокоссовского», как наш штрафбат величали немцы, о его напористости и бесстрашии, если нам было приказано 16 октября срочно грузиться в автомобили, чтобы убыть туда же, на плацдарм. И наш штрафбат, как маленький ручеек, влился в мощный поток войск, двигавшихся и днем и ночью к плацдарму. Навстречу этому потоку шли и шли вереницы людей, освобожденных из фашистской неволи, с детьми, раздетыми и разутыми… Мы даже обгоняли армейские машины, часто с девушками-солдатками то ли передислоцирующихся госпиталей, медсанбатов, или даже расчетов зенитно-артиллерийских установок. Не знаю, вернее не совсем уверен, с чем это связано, но как только попадались такие машины, наши бойцы кричали: «Воздух!», «Рама!» — как при воздушной тревоге. Может быть, таким образом они связывали это с последующей в таких случаях командой «ложись!», или двухфюзеляжная «рама» что-то им напоминала?

Во время одной из коротких остановок в городе Вышкув, захваченном у противника с плацдармом еще в начале сентября, мы увидели указку «Фронтовой санаторий для командного состава». Вот, подумал я, откуда эта фраза о «санаторном лечении» в моей госпитальной справке. Видимо, тамошнее медицинское начальство полагало, что и взводным лейтенантам найдется в нем место. Не было возможностей у взводного командира на санаторный отдых. Наверное, для него санаторием в лучшем случае оказывался госпиталь.

Вскоре мы достигли Нарева и за понтонным мостом через него остановились в небольшом населенном пункте. Здесь многие малые села назывались «фольварками». Исторически в Польше фольварк — в узком смысле слова барская усадьба. Там и остановился штаб нашего батальона. Новый комбат, которого здесь встретил офицер штаба армии, вскоре вызвал к себе ротного, капитана Матвиенко, а через некоторое время тот вышел и собрал нас, своих командиров взводов, и пояснил предстоящий план действий. Все время я невольно сравнивал действия подполковника Батурина с поступками бывшего нашего комбата полковника Осипова. Сразу пришла мысль о том, что прежний комбат непременно сам вышел бы не только к офицерам, но и к штрафникам, воодушевил бы их своими добрыми напутствиями и пожеланиями. Отодвигаясь от нас по времени, комбат Осипов не отдалялся, а наоборот, как-то вырастал, ярче выделялся на фоне людей, по сравнению с ним мелких, даже если они, эти люди, пытались показать себя значительными, недосягаемыми.

Вот и новый наш комбат не нашел нужным спуститься со своей высоты не только до штрафников (а вспомните генерала Горбатова!), но и до подчиненного командного состава, сказать хоть несколько теплых слов людям, которых посылал в бой, зная, что кто-то из них не вернется уже никогда. Или он, еще не знавший современной войны, не догадывался, что на ней убивают? Он должен был понять значение своего слова старшего начальника, да и просто обязан был найти ободряющие, мобилизующие слова. Или думал, что штрафникам это вовсе и не нужно? Здесь почему-то даже замполит, с приятными чертами лица майор Казаков, и вообще никто из политсостава батальона не произнес подходящих к этому непростому случаю слов. Майора Оленина, вызвавшегося идти вместе с ротой Матвиенко, Батурин оборвал и приказал без него не принимать таких решений. Казалось, что все права говорить комбат присвоил себе.

Рота, как стало ясно из приказа, доведенного до нас капитаном Матвиенко, должна была выдвинуться на передний край плацдарма и во взаимодействии с полком, не помню его номера, пойти в наступление с задачей выбить немцев с занятых ими позиций. Затем как можно дальше пройти в глубь его обороны, расширив левый фланг плацдарма в направлении города Сероцк.

Наша рота трехвзводного состава (командиры взводов Булгаков, Давлетов, Карасев) с подразделениями усиления — взводом ПТР Петра Смирнова и пулеметным Георгия Сергеева — убыла на передовую, где предполагалось начать бой за восстановление плацдарма. Заместителем командира роты был наш любимец Ванюша Янин. Утром следующего дня рота пошла в атаку без артподготовки, поскольку атака планировалась внезапной. Только уже в ходе атаки роту стала поддерживать авиация. А наступательный порыв был настолько стремителен, что фрицы не смогли предотвратить рукопашную схватку, которую им навязали штрафники.

Это была, по свидетельству ее участников, короткая, но жестокая схватка. Вот что об этом рассказал Ванюша Янин, всегда оказывающийся, как он сам говорил, «на главном направлении». И я постараюсь, может быть не так эмоционально, как он сам, передать по его рассказу, как это я сам представляю. (Иван Георгиевич Янин больше никогда никому об этом не расскажет, так как через несколько дней погибнет совсем не в рукопашной.) Когда атакующие уже почти достигли вражеских окопов, ему удалось первым швырнуть туда гранату. Вслед за ней он влетел в траншею, посылая из своего ППШ направо и налево короткие очереди в серо-зеленые фигуры немцев, стремящихся выбраться из окопа. Рядом с ним еще несколько штрафников работали штыками, винтовочными прикладами и заточенными малыми саперными лопатками. Стремительная, горячая схватка выплеснулась из траншеи, бойцы добивали фрицев, кто рядом — штыками, лопатками, кого не достать ими — того выстрелами. Гранат уже не применяли, опасно для самих.

Так, в результате этой атаки, вдохновителем которой, как все мы считали, был наш любимец Ваня Янин, была полностью захвачена первая траншея немцев, и рота, не останавливаясь, перешла к преследованию отступавших гитлеровцев, которых продолжали «утюжить» наши штурмовики и истребители. Резерв немцев, сосредоточившийся во второй траншее, встретил огнем как своих отступавших солдат, так и наступающих наших. Возбужденные боем и успешной рукопашной при сравнительно небольших своих потерях, бойцы выбили немцев и из второй траншеи. По сигналу ротного остановились, чтобы перевести дух и дозарядить оружие. Немцы же, воспользовавшись этой передышкой, организовали контратаку с танками и самоходными орудиями, а это те же танки, только без вращающихся башен. Как мне потом рассказывали офицеры-очевидцы, отражение этой контратаки было трудным. Нередко были моменты, когда наши бойцы и вражеские солдаты перемешивались, шла, что называется, «рубка» врукопашную, и только через какое-то время становилось понятно, что захваченные ротой позиции оставались нашими.

А мы, я и Федя Усманов, назначенные в резерв и оставшиеся недалеко от КП комбата, слыша не очень далекий жаркий бой, с тревогой за своих боевых друзей, ждали, когда же мы понадобимся. И вдруг к нам бегут связист Семыкин и недавно прибывший в батальон политработник лейтенант Мирный. За ними, почти рядом, едет «виллис» комбата. Оказывается, комроты по радио попросил срочно доставить нас в его распоряжение. Ну, подумали мы, значит кого-то уже нужно заменять! Но пусть он будет не убит, а только ранен! Вскочили мы в открытую машину все вчетвером, и помчал нас шофер без дороги, напрямую. Ехали на такой скорости, что машина, влетая на бруствер окопа, казалось, как с трамплина перепрыгивала его.