Александр Пыльцын - Штрафбат. Наказание, искупление

Несмотря на строгие наставления госпитальных врачей, я все-таки хоть совсем чуточку, но «употребил». Правда, по случаю счастливого «воскрешения», мне налили вместо водки французского коньяка (среди трофеев он был не редкостью), но на фоне этого скандала он оказался лишним, моя головная боль стала нетерпимой, «прием» был завершен «без торжеств».

На следующий день Ражева в батальоне уже не было, так как комбат сразу же после этого скандала, не дожидаясь утра, издал приказ № 110, в пункте 3 которого говорилось:

За систематическое пьянство и нетактичное поведение в офицерской среде, командира взвода 3 стр. роты капитана Ражева Георгия Васильевича откомандировать в распоряжение Начальника Отдела Кадров 1 Бел. Фронта.

Командир 8 ОШБ подполковник Батурин

Начальник штаба майор Киселев

Решение Батурина об откомандировании Ражева сложилось, видимо, раньше. Тогда среди офицеров штаба распространялась версия о том, что перед Одером его внезапная замена, оказывается, была связана с письмом Ражева-отца, полковника, занимавшего какой-то видный пост в политаппарате 5-й ударной армии, наступавшей южнее нас, с Кюстринского плацдарма. Сердобольный папаша, узнав, вероятно, от сына, что тот готовится форсировать Одер, прислал комбату 8-го ОШБ просьбу не посылать его чадо в предстоящие бои, чтобы, не дай Бог, в самом конце войны оно, уже имевшее и ранения, и тяжелую контузию, не погибло. Конечно, отца понять можно, каждому родителю всегда хочется, если такая возможность имеется, хоть чем-нибудь уберечь свою кровинку. Ну, а тут возможность была: ведь по штату офицеров было на четыре роты, а воевать шла одна. Мог, конечно, командир штрафбата и ходатайствовать, например, о снижении Ражева в воинском звании на одну или даже две ступени, но, видимо, это был оправданный предлог выполнить просьбу его отца без особо неприятных последствий.

Эта последняя выходка Георгия, очевидно, переполнила чашу терпения в общем-то флегматичного Батурина, и Ражева так срочно откомандировали, что к утру его уже не было в батальоне. Уехал он на велосипеде, не попрощавшись. Наверное, все-таки стыдно было. Через много лет после войны, когда я разыскивал своих друзей-однополчан, вернее «одноштрафбатовцев», нашел его в Пензе, и почти до самой его кончины мы довольно часто писали друг другу. Писал он и о том, что в Берлине встретился с отцом и последние дни войны (а сколько их оставалось-то?) провел в той армии, в которой служил его отец. Совместная фронтовая жизнь и пережитые опасности сближают, наверное, сильнее, нежели разделяют случаи, каким был тот первомайский скандал близ Берлина. Потом его письма перестали приходить, и через несколько лет на мой запрос в военкомат пришел ответ: «Капитан в отставке Ражев Георгий Васильевич умер 14 мая 1993 года и похоронен на Аллее Славы города Пензы». Наверное, все-таки тогда, в штрафбате, у него были психологические срывы, а остальную часть жизни он прожил достойно.

В те дни штаб батальона несколько раз менял место дислокации, иногда каждые 2–3 дня, и все вокруг Берлина. Не знаю, чем это было вызвано, распоряжениями штаба фронта или собственной инициативой комбата. Так, если перед отправкой нас на Одер 13 апреля батальон переместился из села Цартунг в село Штайнвер, что в восьми километрах северо-восточнее г. Кенигсберг-на-Одере, откуда мы и пошли на Одер, то с 25-го числа батальон перемещается за 10 дней по пяти местам, остановившись 4 мая в с. Вустерхаузен, откуда нам удалось побывать в рейхстаге, где и встретили Победу.

В бои наши подразделения больше не ходили, хотя пополнение штрафников все еще поступало. Война кончалась, но, будто по инерции, трибуналы продолжали работать. А вот уж точно батуринская инициатива была — почти каждую ночь объявлять тревогу и строить для проверки. Других мер держать дисциплину он, видимо, просто не знал.

Будучи уверен, что мой «крестник» Путря все равно, после недалекой уже Победы, либо по приказу, либо по амнистии будет восстановлен во всех правах и получит новое офицерское звание, я даже подарил ему свои запасные новенькие погоны, убрав с них лишние звездочки. Вскоре он убыл в отдел кадров фронта, и я был рад, что приложил руку к тому, чтобы сохранить ему жизнь, а то едва бы он выжил на Одере.

Теперь по приказу комбата вновь прибывающих штрафников (а они все продолжали прибывать) назначали ординарцами к офицерам, и не имеющих подразделений, чтобы эти штрафники после плановых занятий, которые строго надлежало посещать, не маялись без дела, чтоб не мучились мыслями о том, что принесет им долгожданная и близкая Победа, амнистию или определенные комбатом три месяца «штрафного» времени менять на «отсидку» в тюрьме или лагерях, независимо от греха.

Ко мне прикрепили капитана-артиллериста Сергея. Его фамилию я совсем было забыл. Но с помощью документов Центрального архива Минобороны установил, что то был капитан Боголепов Сергей Александрович. Он был среднего роста, с тонкими чертами лица, выдающими в нем потомственного интеллигента, москвич. Прекрасно играл на пианино и вообще был музыкально и литературно образованным человеком. Не помню, в чем он перед самым концом войны провинился. Тогда несколько человек поступили за «нелояльное» отношение к мирному населению поверженной Германии.

Сергей оставил мне свой московский адрес, и в мой первый отпуск, в конце 1946 года, я с женой проездом на мою родину — Дальний Восток — впервые попали в столицу нашей Родины Москву. В первый раз увидели Красную площадь, Кремль, Мавзолей, но выбрали время навестить и заветный адрес по улице Кропоткина, 26, недалеко от остановленного во время войны строительства Дворца Советов.

Дома Сергея не застали — он где-то продолжал офицерскую службу в своей артиллерии под Москвой. Но встреча с его родными, которым он, оказывается, рассказал о нас, была сердечной и приятной. Тогда же на Ярославском вокзале увидел еще одного бывшего «переменника», уже уволенного из армии и работавшего там парикмахером. Встреча была сколь неожиданной, столько и приятной. Он всем объявил о наших общих фронтовых делах, не упоминая штрафбат, и обслужил меня «по первому разряду»!

Возвращаясь к тем майским дням под Берлином, скажу, что этому «предпобедному» пополнению не пришлось больше вступать в бой, однако, несмотря на это, по шесть-семь часов боевой подготовки ежедневно у них было. А судьба у них сложилась так, что, почти все они вскоре по случаю Победы были амнистированы.

2 мая пал Берлин! До окончательной Победы оставались считанные дни, а 4 мая Батурин с Казаковым добились разрешения совершить поездку небольшой группе офицеров в Берлин, к рейхстагу…