Александр Пыльцын - Штрафбат. Наказание, искупление

К сожалению, вскрылись там и другого рода «подвиги» штрафников. Ежедневно, как уже упоминалось, фашисты совершали на нас мощные артналеты. Наша артиллерия на них, как правило, не отвечала. Была жесткая установка на максимальную экономию артбоеприпасов, да и патронов. Мы и раньше замечали особенность пресловутой немецкой аккуратности — совершать эти налеты в определенное время суток, почти каждый раз после 9 часов вечера. И хотя к этому времени все старались находиться, как правило, в окопах, вдруг стали появляться среди штрафников легко раненные осколками в мягкие ткани, как правило в ягодицы. Ну, а коль скоро штрафник ранен, пролил кровь — значит, искупил свою вину со всеми вытекающими отсюда последствиями. Число таких случаев здесь, в обороне, где время пребывания в штрафбате текло как-то медленнее, стало подозрительным. Особисту нашего батальона через других штрафников, презрительно относившихся к таким «хитрецам», удалось узнать технологию этих ранений.

Оказывается, во время артналета, под грохот разрывов снарядов, «изобретатели» этого способа бросали в какой-нибудь глухой окоп ручную гранату, а затем из стен сарайчика или обшивки окопа выковыривали ее осколки. Из автоматного патрона вынимали пулю, высыпали половину пороха и вставляли подходящего размера осколок. А дальше — дело техники. В очередной артналет из этого автомата выстреливали заряженный осколок в мягкое место — и получали «легкое ранение», а значит, вожделенную свободу. Правда, когда эту хитрость раскусили, почти всех «хитрецов» выловили в войсках и вновь судили, теперь уже за умышленное членовредительство и фактическое дезертирство из штрафбата. Не все «умники» возвращались в ШБ. Некоторых, с учетом их прежних «заслуг», приговаривали к высшей мере. К подобным «изобретателям» в офицерском штрафбате относились, мягко говоря, негативно.

Вспоминаю мои первые дни в батальоне. Тогда, в конце декабря, в мои первые дни командования взводом в обороне под Жлобином, я еще не вжился в особенности структуры штрафбата, не успел понять тонкостей взаимоотношения штрафников с комсоставом и между собой. Лишь обратил внимание на обращение некоторых начальников к подчиненным на «ты», в том числе и к некоторой части штрафников, даже если их «доштрафное» звание было выше. И это, оказывается, нисколько людей не задевало. Наоборот, они чувствовали в этом «ты» определенную близость: значит, считают их своими. Ведь большинство штрафников, прибывших в ШБ, были в званиях, да и возрастом, старше многих из нас. Контингент штрафников был от младшего лейтенанта до полковника. Правда, ни одного полковника почему-то в моем взводе за все мое штрафбатовское время не было, хотя в роте они были. Самыми старшими по званию ко мне попадали подполковники.

Не могу не рассказать об одном «выдающемся» штрафнике, прибывшем во взвод в начале июля 1944 года, когда мы стояли в обороне. Запомнил о нем многое, такой он был «особенный». Это бывший инженер-майор Гефт Семен Давидович, прибывший к нам уже в оборону. Читал копию приговора с чувством брезгливости. Осужден он был, как теперь сказали бы, за сексуальное домогательство и принуждение к сожительству в особо извращенном виде.

Преступление Гефта состояло в том, что, будучи начальником автобронетан-ковой службы дивизии, создал себе возможность питаться отдельно от всех и не только заставлял девушек-солдаток, приписанных к этой службе, выполнять дополнительно обязанности официанток, но и принуждал их во время завтраков и ужинов удовлетворять его всякие сексуальные прихоти. При этом он угрожал бедным солдаткам, что если они откажутся выполнять его требования или, тем более, пожалуются кому-нибудь, то у него хватит власти загнать их в штрафную роту (девушки не знали, что женщин в штрафные части уже не направляют). По всем меркам это было насилием с использованием служебного положения. Приговор был суров: десять лет ИТЛ с заменой тремя месяцами штрафного батальона. И нам казалось это очень даже справедливым.

В те годы не только армейские законы, но и законы морали были значительно строже, чем сейчас, когда у нас стало модным подражать «цивилизованным» странам. Особенно после того, как современные идеологи ухватились за горбачевские «общечеловеческие ценности», в том числе и «сексуальную революцию», которая привела к невиданному падению морали не только среди молодежи. Это сегодня «сексуальное просвещение» детей, навязанное нам Западом, привело к тому, что даже младшим школьникам все обо всем разъясняют в подробностях. Поэтому перестали быть редкостью неединичные случаи детской проституции и беременности, валютная проституция кажется некоторым девочкам лучшей профессией в мире, а наши законодатели нет-нет, да и заговаривают о легализации этой «древней профессии». Мне кажется, что в наше время сексуальной «продвинутости» этот половой извращенец и насильник отделался бы, в лучшем случае, штрафом или простым осуждением.

Представляясь мне, Гефт, видя мои звездочки старшего лейтенанта на погонах, подчеркнуто нарочито называл себя «инженер-майор». Пришлось ему напомнить, что он лишен своего прежнего звания и, чтобы его вернуть, ему нужно еще очень постараться. А пока его воинское звание здесь, как и у всех, кто попал в штрафбат, — «боец-переменник». Определил Гефта в отделение Пузырея, на отдаленный участок взводной траншеи, и предупредил «новобранца» о том, чтобы всегда, и прежде всего во время вечерних немецких артналетов, он внимательно наблюдал за немцами в своем секторе с целью не допустить проникновения их в наши окопы под прикрытием артогня. Предупредил, что фрицы уже давно здесь охотятся за «языком».

В первый же вечер Владимир Михайлович Пузырей доложил мне, что Гефт во время артналета ложился на дно окопа, накрывался плащ-палаткой, за что заметившим это соседним штрафником был бит. Я приказал Пузырею постараться убедительнее проучить этого «е. рь-майора», как по аналогии с «обер-майором» ему успели дать кличку штрафники. И как только они успели узнать о его похождениях? Видно, «солдатский телеграф» здесь тоже работал.

Еще не успел забыть об этом, как через день-два, под вечер, почти сразу после немецкого артналета, в землянку влетел командир отделения Пузырей и выпалил: «Ничему не удивляйтесь и пока молчите». Едва я успел отреагировать на это неожиданное появление взволнованного командира отделения, как буквально вслед за ним по ступенькам скатился большой клубок связанного таким образом человека, что голова его и руки закутаны плащ-палаткой и обвязаны вместе какой-то веревкой. Вслед за ним, неестественно что-то крича по-немецки, быстро перебирая ногами ступени, ввалился мой «переводчик» Виноградов. Ну, думаю, «языка» приволокли! И как же это удалось им, да еще почти засветло!