Александр Пыльцын - Штрафбат. Наказание, искупление

Вот что я прочел уже потом о разведке боем в книге генерала Горбатова «Годы и войны»: «Такой способ разведки я ненавидел всеми фибрами души — и не только потому, что батальоны несут при этом большие потери, но и потому, что подобные вылазки настораживают противника, побуждают его заранее принять меры против нашего возможного наступления». Генерал упоминает и об указаниях маршала Рокоссовского, который требовал «для сохранения внезапности и экономии боеприпасов, разведки боем накануне наступления не предпринимать».

Видимо, наш комбат, к тому времени уже полковник, Осипов хорошо усвоил «науку побеждать», которой так уверенно владели и маршал Рокоссовский, и генерал Горбатов. По замыслу комбата, наша 1-я рота и подразделения роты ПТР, которой тогда командовал капитан Василий Цигичко, отличавшийся удивительно пухлыми губами и обладавший негромким, но сочным басом, на участке, где оборонялся мой взвод, должны были создать шумовую «видимость», если можно так это назвать, сооружения моста через реку.

Болотистая местность и эти гиблые места Пинских болот Белорусско-Украинского Полесья, которые нашим войскам предстояло пройти с боями стремительно, почти безостановочно, предполагали, как естественно могли думать и немцы, необходимость строить хотя бы настилы или укладывать гати из жердей и бревен даже для легких орудий и нетяжелых автомобилей, как это было сделано на направлениях главных ударов «Багратиона» даже для танков.

С целью создания у врага впечатления о нашей аналогичной подготовке к наступлению, на берег реки мы притащили несколько бревен (благо часть лесного завала уже была не опасна, мины там я поснимал!) и малыми саперными лопатками стали по ним стучать, имитируя то ли обтесывание бревен, то ли их сколачивание. А на противоположном берегу в прибрежных кустах, прямо напротив этого места, организовали мощную, хорошо замаскированную засаду из восьми человек моего взвода. Наши действия было поручено прикрывать соседней 2-й роте капитана Павла Тавлуя, который был перемещен с должности командира минроты на роту стрелковую. Среди офицеров ходили слухи, будто Павел Семенович уговорил комбата сделать эту «рокировку», чтобы получить боевой опыт и в этом качестве. Все понимали, что минрота — боевое подразделение, и хотя без ее поддержки стрелковым ротам трудно выполнять боевые задачи, но минометчики все-таки ведут свой огонь с позиций второго эшелона, в атаки ее бойцы не ходят. А вот капитану Тавлую, командиру минометной роты, постоянно рвущемуся на передний край, наверное, надоело сознавать себя постоянно офицером второго эшелона.

В первую ночь «улова» не было. Зато во вторую, выдавшуюся светлой от почти полной луны, наши наблюдатели заметили группу немцев, ползком пробиравшихся по болотистому берегу к месту «строительства». Тихо, без шума накрыла их наша засада. Штык-ножами от самозарядных винтовок Токарева (СВТ) закололи сопротивлявшихся и пытавшихся подать сигнал своим. А троих — с кляпами во рту, связанными, доставили на этот берег. Тут мы не удержались, чтобы с помощью хорошо владеющего немецким писаря моего взвода Виноградова немного «поговорить» с плененными, хотя необходимости в этом никакой не было, а потом отправили дальше — в штаб батальона. Сразу три «языка», и один из них офицер! И пошел на восемь штрафников, участвовавших в засаде, материал на досрочное восстановление без «искупления кровью» и на награждение некоторых из них, пусть не орденами, а только медалями.

После участия в удачном захвате вражеских «языков», чувствуя какой-то необычайный душевный подъем перед нашим переходом в наступление, я написал заявление о приеме в члены партии. Одну рекомендацию дал мне мой командир капитан Матвиенко Иван Владимирович, а вторую — начальник штаба майор Лозовой Василий Афанасьевич. В партию тогда принимали прежде всего воинов, отличившихся в боях. Быть коммунистом считалось не столько почетным, сколько ответственным. И не только за себя, но и за порученное тебе дело, за доверенных тебе людей и за выполнение боевых задач. Одна привилегия была у тех, кто по-настоящему дорожил этим званием, — первым вставать в атаку, первым идти под пули врага. Очень точно, очень емко выразил эту мысль Александр Межиров:

А заявления писали немногословные: «Хочу быть в первых рядах защитников Родины…», понимая, что именно означало быть в первых рядах, что значил этот призыв «коммунисты, вперед!». Это уже потом, значительно позднее, я стал отличать коммунистов реальных, истинных, от тех, кто вступал в ВКП(б), а потом и в КПСС ради карьеры или чтобы пролезть хоть и в небольшие (батальонные, полковые, а на гражданке — в районные), но руководящие партийные органы, на более или менее высокие должности. Особенно они стали наглеть, эти псевдо-коммунисты , во времена Хрущева-Брежнева, а особенно — Горбачева. Но и там, на фронте, они выделялись своей неискренностью и лицемерием. Примеры этому многим из нас были видны уже тогда. Разгадывали мы их без особого труда, попадались они нечасто, но были откровенно чужими в среде боевых офицеров, над ними открыто подтрунивали, их сторонились, но со многих из них — как с гуся вода.

Хотя кандидатом в члены ВКП(б) я был с осени 1943 года, но только теперь, когда мне присвоили очередное воинское звание, а на моей груди красовался первый боевой орден, я решил, что мне не стыдно вступать в члены большевистской партии. Я и теперь, в начале XXI века, горжусь тем, что именно тогда, в середине XX века, перед решительными боями по завершению освобождения Белоруссии, за один день до перехода в наступление, в политотделе 38-й гвардейской Лозовской стрелковой дивизии мне вручили новенький партбилет. Это было для меня равноценно самой высокой правительственной награде.

Интересно, что несколькими днями раньше, находясь в волнительном ожидании этого события, я увидел во сне Ленина и Сталина, которые якобы в моей землянке одобрительно оценили мои действия на фронте. Как я тогда был окрылен этим сновидением! И еще долгое время этот сон как-то придавал мне силы и уверенность в себе. Партия тогда для всех нас была партией Ленина-Сталина, и мы твердо верили, что Сталин — это Ленин сегодня. Такова тогда была вера и в эти имена, и в партию. Эта вера поднимала нас, умножала наши силы и, в конечном счете, ускоряла приближение Победы. Как теперь известно, три миллиона коммунистов отдали свои жизни за Родину.

И я считаю: те, кто теперь говорит о том, что тогда, вставая в атаку, вовсе не кричали «за Родину!», «за Сталина!», а если эти слова и произносились, то только политруками, — лукавят. Просто им самим никогда не приходилось личным примером поднимать взводы или роты в атаку под дождь пулеметный. Не часто звучали эти слова и у нас, не всегда для них были подходящие обстоятельства, но я, например, не раз произносил их, хотя и не был политработником по должности. Наверное, каждый боевой офицер-коммунист считал себя немного комиссаром в лучшем смысле этого слова. Так было, и не стоит теперь открещиваться от этого. Не надо и корректировать свои тогдашние чувства во времени, как делали и делают, ставя себе такую мимикрию в заслугу, многие наши политики и историки. Как это делал один из главных в прошлом коммунистических идеологов, подельник бывшего главы СССР Горбачева, академик Александр Яковлев. Да и не менее главный (тоже в прошлом) политработник Советской Армии генерал Волкогонов.