Всеволод Иванов - Военные рассказы и очерки

Выпалив все это, он взглянул на меня торжествующими глазами, и мне стало ясно, что подробностей от него не дождаться. Молодое лицо его горело, словно он рысью пробежал по всему этому маршруту. Виденное теснилось и не укладывалось в памяти. Мне приятно было смотреть на него: какая несокрушимая и уверенная сила! «Любопытно, что же он считает основным и к чему он так торопится?» — думал я.

— Можно про Орел теперь? — говорит он. — Основное?

— Конечно.

И думаю: «Вот оно!»

Он хлопнул себя рукой по колену и весь как-то напружинился.

— В начале операции командир дивизии полковник Кустов сказал нам, что предстоит взять Орел и что это имеет международное значение. Я подумал: «Значение, безусловно, имеет, но насчет международного что-то сомневаюсь». Теперь беру свои слова обратно. Безусловно международное!

— Еще бы!

— Командир говорит: «Во что бы то ни стало ворваться и водрузить советский флаг!» Это он иносказательно, а мы думаем: «А хорошо бы, действительно, флаг! Красиво!» Врываемся к вокзалу. А там неподалеку церковь. Гляжу на церковь и думаю: «Вот бы хорошо где флаг-то водрузить». А у немцев — танки, артиллерия и пулемет. Попробуй водрузи, они на тебе смерть водрузят. На улице двенадцать танков бьют по тебе прямой наводкой!

— Отложили — водрузить?

— В 2 часа 49 минут на правом фланге, на церкви, водрузили! В 3 часа 13 минут доложили командиру полка и командиру дивизии.

— Знамя полка?

— Нет, другое. Стоим у стены дома, немцы по нас из танка бьют, кругом осколки, раненые стонут. А тут из подвала какой-то лысый гражданин лезет, и прямо под ноги. Я его чуть было не дернул из пистолета, думаю — оккупант переодетый. А у него знамя в газету завернуто! Знамя какого-то профсоюза, извините, не помню. Все время, говорит, в подвале держал, а теперь не могу, разрешите, не будем красноармейцев от боя отрывать, я сам на колокольню влезу, водружу. Нет, говорю, это не порядок. Наша дивизия в город вошла, она и знамя водрузит, а вы можете в качестве свидетеля. Показывайте дорогу.

Дал знамя связисту, гражданин указывает ему дорогу, а немцы остервенели, так и сыплют металл. Но ничего, забрались, водрузили, оба целы. Опустились они, и к тому времени немцы отступили. Подарки. Цветы. «Ура» такое, не остановишь. У нас на Кубани места очень культурные, но Орел — выдающееся явление. Такую точку в бою поставить: знамя! Очень он мне понравился и местоположением и душевным своим состоянием. Я рад, что мне пришлось отбивать его, и рад присоединиться к мнению Кустова о международном значении Орла!

Совсем светло. Прошли сорок километров лесами и полями. Марш кончился. Сегодня к вечеру или самое позднее завтра — бой. Отставших нет. Ноги стерли только пять человек. Головные отряды разместились уже на месте дневки. На сгоревшую избу саперы настилают крышу из черных обуглившихся деревьев. Внизу уже топится печь. Адъютант полковника нашел где-то белую-пребелую, чуть ли не фаянсовую ванну. Ее поставили посредине кривого и темного пола, стены тоже кривые и темные, окна заткнуты шинелью, и как странно видеть эту ванну, по краям украшенную розовыми цветочками.

Выпятив грудь и отставив ногу, возле ванны стоит полковник Кустов. В бурьяне завтракают музыканты — они поиграли достаточно. Я спрашиваю Кустова об орловском флаге.

Он улыбнулся и сказал:

— А впрочем, может быть, и был флаг. С нашим народом все возможно. Видели, как шла дивизия? Орлы! Они далеко полетят. Верно, Травков?

Травков, связист сибиряк, с которым я недавно разговаривал, снова пришел ко мне «дополнить факты», как он обещал в конце прошлого разговора.

— Так точно, товарищ полковник. Орел, он ведь высоко летит.

— И с вышины видит?

— Вот я это и говорю, — подтверждает он и подходит ко мне. — С вышины мы видели факты. В Орле опять же. Зашли мы в подвал разрушенного дома. Связь тянули. Кровь. Будто ведро ее пролили. И в крови лежит пятилетняя девочка. Умирает тут же женщина. Мужчина тяжело ранен. Немцы, видишь ли, отступая, забежали в подвал, видят — прячутся русские. Убили сначала девочку, потом женщину, а там и мужчину, да не до смерти, а так, чтобы теплилась жизнь, чтобы он намучился досыта…

— Было это, было, — говорит полковник. — Было, Травков.

— А как же! Своими глазами. Вышли мы из подвала. Шатаемся от злости. Прислонились к стене. А на стене объявление немецкого коменданта города: «За сообща совершенное убийство германского солдата приговорены к расстрелу следующие жители города…»

Травков достал записную книжку. Он с трудом прочел фамилии расстрелянных — так дрожали руки от негодования, когда записывал.

— Пожжена земля, попалена, расстреляна. И не земля будто, а страшное место, ад! Думаешь когда: лучше бы уж эти места ночью проходить — темно, глаз не видит. А затем — нет, надо обозначить все это разрушение, надо запомнить и сынам, внукам, правнукам передать. Ведь все это — сызнова. Товарищ полковник, ведь сызнова надо все это сооружать! Пахать, сеять, стены ставить, машины строить, скотину разводить, леса растить… возобновлять, господи ты боже мой!..

— Да ведь ты уже начал, — сказал полковник.

— Чего? — в недоумении, забыв даже величание, спросил сибиряк.

— Возобновлять.

— Когда, товарищ полковник?

— А в Орле, — сказал Кустов. — Помнишь, заняли мы восточную часть города, и подошла наша дивизия к устью Орлика, где он сливается с Окой. Плотина немцами взорвана — груда. Инженеры на нее и не глядят — куда там исправлять! — ищут брод для артиллерии и танков. А у меня, заметьте, в дивизии много умных людей и есть даже таланты: умеют выбирать счастливое место, где немцев побольше. Я приказываю протянуть через глыбы дощечки, пусть по одному переходят. А немцы с западного берега ведут огонь, и усиленный. А здесь собрались жители, глядят, как мы пойдем на тот берег. И слышу, какой-то человек крикнул: «Товарищи, что же это такое? Что вы смотрите? Поможем Красной Армии!» И в пятнадцать минут — кто чем: бревнами, шкафами, столами, досками, сундуками, — все дома шиворот-навыворот! Прямо сказать, запрудили реку. Пошла пехота. Саперы настилают доски…

— Бабы стелют доски, — вспоминает Травков, — я веду машины, снаряды — хряс, хряс рядом, а полковник с машины руководит переправой.

Полковник Кустов пошел было, словно желая развеять одолевавшие его воспоминания, которым, по его мнению, теперь не время предаваться. Сделав несколько шагов, он вернулся. Смуглое лицо его пылало, глаза сверкали верой.

— Был флаг! — с силой, громко сказал он.

Я так опешил, что и забыл про флаг, о котором сам только что спрашивал:

— Какой флаг?

— А на церкви. Литвиненко говорил. Был! В Орле. И не мог не быть — такой народ. Ему без флага невозможно.