Всеволод Иванов - Военные рассказы и очерки

Тюремный врач, желчный, опухший и охрипший от пьянства, слегка дотронулся до фон Кюна и показал глазами на дверь.

А за дверьми врач тихо сказал ему:

— Пожалуй, достаточно. Умопомешательство ее, по-моему, кратковременно. Не будем ее запугивать, Михал Михалыч.

Они прошли коридор. Комендант Катин ждал их в той высокой и светлой комнате, которая называлась разводной. Поглядев в унылое и скучающее лицо фон Кюна, пожевав губами, он сказал:

— Итак, данных, что именно эта крестьянка — жена Вершинина, вы, Михал Михалыч, по-видимому, не получили. Кому это пришло в голову?

Фон Кюн ответил сухо, с легким раздражением:

— Командование получило сообщение агентов.

— Сообщение, сообщение! А вам передали, что господин Карантаев повесился?

— Какой господин Карантаев?

— Тот самый. Министр финансов нашего правительства. Я был уже у него на квартире. Лоб остыл и жесткий, как парча покрова, которая уже лежит на нем. Да-с. В официальном уведомлении, конечно, ни слова не будет о самоубийстве. В квартире уже пахнет ладаном, дьячок читает молитву, а в соборе репетируют певчие, и звонарь плюет в руки перед тем, как взяться за веревку колокола.

— Вы меня поразили, полковник.

— Я был поражен не меньше вашего.

— Сообщения агентов, к сожалению, всегда очень разнообразны. Кстати, передайте вашим агентам, что корабли американцев и японцев приближаются к городу, равно как и бронепоезд капитана… то бишь полковника Незеласова. Пусть они распространят. — И, помолчав, добавил с тоской — А у моей дочери температура уже сорок. Плохо, плохо…

Комендант, расставшись с фон Кюном, опять пожевал губами и, тяжело вздохнув, нехотя пошел в свой домик. В гостиной его ждала Варя. Она сказала, что Вере, кажется, лучше, температура снизилась, дышит она легко, испарины нет.

— Не кризис ли?

— До кризиса далеко, Варенька, очень далеко.

— Вы, полковник, прочитали телеграмму Незеласова относительно Вершинина?

— А зачем вам вмешиваться, Варя, в военные дела?

— Мы должны помогать командованию чем можем. Даже распространением слухов.

— Я должен распространять не слухи, а власть и как представитель власти…

— Какой? — холодно спросила Варя. — Той ли, которая на бумаге, или той, которая существует на самом деле? Власть у того, кто имеет достаточно снарядов. Их у полковника Незеласова много. Вам понятно?

— Ничего не понятно.

— Власть должна быть в руках истинно русских людей. Понятно?

— Нет!

Коменданту Катину все понятно, равно как и то, что ему смертельно надоели перевороты и заговоры. Докуда, Иисусе? И что ему заговоры, когда никто не может заговорить тиф… Боже, какой глупый, пошлый каламбур!

Комендант вскочил, раскрыл окно и высунулся. Жадно дыша, он тупо смотрел на крепостную стену, опять покрытую туманом.

Варя лениво взяла книжку и села на диван. Услышав шелест бумаги, полковник повернулся. Варя не спеша сказала ему:

— Лучший и наиболее добросовестный врач города — Сотин. Только он способен установить, в нормальном ли состоянии эта женщина.

— Какая женщина?

— Та, о которой говорят, что она жена Вершинина. Сотин должен вам помочь.

— Никогда! У Верочки — сорок. Он лечит мою дочь. Никогда! И вообще ваш Незеласов — фразер!

Варя поднялась с дивана и с еще большей холодностью сказала:

— Если мой жених, полковник, фразер, то вы — шкурник. Незеласов вас расстреляет. Помните это.

— Это вы — шкура! Да-с.

Боже мой, как глупо, пошло, как все несносно! Катин побежал следом за Варей.

С крыльца слышен резкий стук колес на мостовой: штабс-капитан Петров, ехавший в город, посадил Варю в коляску. Бухнул соборный колокол. Неужели уже хоронят повесившегося министра? Рановато, пожалуй.

Врач Сотин, поникнув головой и словно затаив дыхание, идет медленно, прислушиваясь к звукам колокола.

— Как наша больная, полковник?

— Плохо. — И вдруг, совсем для себя неожиданно, полковник сказал: — Я попросил бы вас, перед тем как направиться ко мне, зайти туда, осмотреть одну арестованную.

И он указал на тюрьму.

— В тюрьме есть свой врач, полковник.

— Он болен. Кроме того, вряд ли кто другой способен разобраться в этой запутанной истории. У одного важного генерала, в данное время командированного в Японию, исчезла жена. Предполагают, что ее похитили партизаны и она помешалась там. Предполагаю, что это она…

Сотин опустил голову еще ниже.

— Простите, полковник. Городок наш небольшой, время военное, многое обывателям вроде меня известно.

— Прекрасно. Мне, значит, нечего вам пояснять?

— Да, почти что нечего.

Сотин поднял голову и сказал:

— Но мне вам есть что пояснить. Одно только подозрение, высказанное вами простой крестьянской торговке, что она — жена Вершинина, способно довести ее до умопомешательства. Поймите вы сущность этой жестокости! А вы желаете еще вдобавок, чтобы я «узнавал» у нее…

— Вы лечите мою дочь и злоупотребляете моим уважением к вам.

— Дочь вашу я буду лечить, но в тюрьму я не пойду!

— Я вас арестую.

— В городе тиф, и вы не смеете, не имеете права арестовывать врачей!

— Где ваша дочь?

— Моя дочь у знакомых, за городом.

— Фамилия ваших знакомых? Так-с! Молчите? Не Пеклеванов ли?

Когда Сотин, осмотрев Веру, сказал, что девушке действительно лучше и что у нее не тиф, а лихорадка, полковник Катин, вздохнув, проговорил:

— Чертовски глупо, доктор, но я вынужден вас арестовать. Было бы, впрочем, хуже, если б вас арестовало командование штаба: я по крайней мере вас не расстреляю.

— Не хвалитесь, — сказал с напряженным смешком, кривя губы, Сотин, — а подписывайте приказ об аресте и кликните адъютанта.

— Бушман!

— Вот-вот.

В дверях, перед тем как выйти, Сотин сказал, глядя в холодные, спокойные глаза Катина:

— После того как вы меня арестовали, полковник, я должен сознаться в моей намеренной лжи: у вашей дочери не лихорадка, а подлинный тиф. Придется вам, видно, меня расстреливать.

— Подлец!

— Ну, это еще вопрос.

И, оставшись один, глядя в лицо дочери, которое пылало, комендант спросил сам себя: «А действительно, кто же подлец?»

Пересекая огороды и ища взглядом очертания депо, Пеклеванов говорил Знобову:

— Хитрость, знаете, палка о двух концах. Незеласов распустил слух о Вершинине, который будто бы обещал выдать Пеклеванова. Штаб белых успокоился: Пеклеванов в их руках! Очень хорошо. Почему хорошо? А потому, что от железнодорожного депо к крепости проложены рельсы. Если бы белые ожидали Вершинина на броне-поезде, они разобрали б этот путь, а так как Вершинин теперь друг Незеласова и белые ждут их обоих — рельсы не разберут, и наш бронепоезд подойдет к самой крепости. Дайте еще папироску.