Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Бача-а-а! [6] Бача — мальчик.

Резкий, дразнящий крик раздался неожиданно и как-то нелепо в этой обстановке, вслед за ним тут же загремела длинная очередь. Курилкин!

С горы ответили очередью.

— Эй, бача-а-а! — вновь закричал Курилкин, и снова трассеры веером пошли вверх.

«Бача» закричал в ответ что-то гортанное и хриплое и тоже послал длинную злую очередь.

«Странная выходка», — подумал Читаев, ловя на мушку мелькнувшую чалму. Нет, стрелять надо расчетливо, без эмоций. Он нажал спуск. Чалма скрылась. Тут же он услышал, как два раза тонко свистнуло, он пригнулся ниже, потом, резко повернувшись корпусом, перекатился через спину и снова изготовился уже с другой стороны валуна. Здесь был лучше обзор. Он потер коченеющие пальцы и прицелился. Душман, за которым следил Читаев, выскочил из-за камня и, делая огромные прыжки, устремился вниз. А через мгновение, уже сраженный пулей, летел кубарем. «Готов», — подумал он со смешанным чувством злорадства и удивления.

С горы продолжали стрелять. Читаев снова прицелился, но вместо очереди раздался сухой щелчок. Он выругался, отсоединил спаренные магазины: оба были пусты.

— Бача-а! — пронзительный крик Щекина и вторящая ему длинная очередь из пулемета.

«Понравилось!» — усмехнулся Читаев.

— Не высовывайся, герой!

— Есть не высовываться!

Читаев опять вспомнил о Водовозове, потом — о группе Хижняка. Куда они все подевались? Хорошенькое дельце — готовили засаду душманам и сами угодили в огневой мешок.

— Убило! Братуся убило!

Крик оборвал мысли, он вскочил, забыв об опасности, и припустил на левый фланг. Запоздало раздались очереди. Он бросился плашмя, потом снова вскочил, кожей чувствуя, как близко проносятся пули.

Братусь лежал в тени большого камня, уронив голову на руки. Рядом лежал его автомат. Шапка сбита на затылок. У Читаева сжалось сердце. Однажды он видел убитого — точно в такой же позе.

На теле Братуся ран не было. Читаев осторожно повернул его лицом вверх, ожидая увидеть кровь. Неожиданно Братусь вздрогнул и открыл глаза.

— Что с тобой? — оторопел Читаев.

— Ничего. Зевнул немного, — хрипло ответил солдат.

— Заснул?! — от возмущения Читаев поперхнулся. — Идет бой, а ты заснул! Да если б я не был твоим командиром… Да ты знаешь, что за это полагается? Устроился в тени, нашел себе ямку, а другие отстреливайся, защищай его!

Братусь моргал, будто соринка в глаз попала. Половина лица была в грязи. Читаева стал разбирать смех. Он засмеялся сначала тихо, потом все громче и громче, выстрелы в это время смолкли, и оттого смех звучал непривычно и странно.

Братусь уже не моргал — смотрел широко открытыми глазами.

Сапрыкин ворочался на холодном каменном полу и пытался уснуть. В памяти всплывало то перекошенное от злобы лицо Модира Джаграна, то пытливые глазки европейца, то дрожащие руки Тарусова. Подвал, в котором их заперли, был сырым, глухим и длинным, как засыпанная штольня. Афганская одежда — пиран и туммун — рубашка и штаны из грубой хлопчатобумажной ткани, которые им дали вместо отобранной одежды, почти не грела. Сапрыкин сел, прислонившись к каменной стене, поджал неги и обхватил колени. Так, кажется, теплее.

Дом, в который их привели вчера, стоит на окраине кишлака. Они вошли в большую, жарко натопленную комнату. На стенах и полу — ковры. Хозяин, грузный человек лет сорока в атласной синей рубахе и белой чалме, сидел на подушках и неторопливо пил чай. У окна стоял молодой человек в больших круглых очках. Несмотря на афганскую одежду, в нем безошибочно угадывался европеец. «Иисус» тоже находился здесь.

Первым заговорил хозяин. Европеец стал неторопливо переводить на довольно чистом русском. При этом он зачем-то поглаживал свое розовое безбородое лицо.

— Вы все захвачены как заложники и будете в плену до тех пор, пока кабульское правительство не выполнит предъявленные ему требования. В противном случае вы будете уничтожены.

Какие это требования, хозяин не сказал. Он назвал еще свое имя — Модир Джагран, самодовольно подчеркнув, что оно хорошо известно на севере Афганистана. Потом европеец раздал всем листки бумаги и потребовал их заполнить.

Салдыкин повертел бумажку. На ней от руки были написаны вопросы. Все с выжиданием смотрели на него.

— Пишите что-нибудь, — сказал он негромко.

— Что-нибудь — не надо, — холодно заметил европеец. — Пишите правду.

Сапрыкин пожал плечами, взял шариковую ручку. В графе «фамилия» он написал первое, что пришло в голову: «Петров Владимир Николаевич». Место жительства указывать не стал, а в графе о вероисповедании поставил прочерк. «Являетесь ли членом КПСС?» Сапрыкин подумал и написал «да». В последнем пункте спрашивалось: для чего прибыл в Афганистан? Сапрыкин быстро написал: «Для помощи афганскому народу в строительстве комбината» и отдал бумагу.

— Петров Владимир Николаевич, — прочел европеец и что-то спросил у «Иисуса».

Тот усмехнулся, встал, подошел к Сапрыкину.

— Сап-рикин, — сказал он, ткнув его пальцем в грудь. — Сафар, — показал он на Наби.

Остальных называть не стал, наверное, не знал. Хозяин зашевелился, ущипнул бородку и что-то сказал.

— Вы находитесь на территории Афганистана, поэтому должны принять ислам, — перевел европеец.

— Разве есть такой закон, по которому иностранец, приехавший в Афганистан, должен принимать чужую веру? Мы — гости у вас и приехали вам помогать. Вы сами это знаете. Разве адат позволяет так обращаться с гостями?

— Вы пленные враги, — перебил европеец. — И помогаете правительству, которое идет против аллаха.

— Афганское правительство, насколько я знаю, ни в чем не препятствует верующим, — возразил Сапрыкин, но Модир Джагран даже не дослушал перевод.

— Последний раз спрашиваю: согласны ли принять ислам?

Все молчали.

— А ты, Сафар? Ты же мусульманин? — обратился Модир к Сафарову на пушту.

— Мой народ исповедовал ислам. Сейчас веруют только старики. Я же никогда не верил в аллаха и, конечно, верить не буду.

— Ты пожалеешь об этом.

— Господин Модир Джагран сказал, что вы все пожалеете о своем поступке, — бесстрастно повторил европеец.

На следующее утро вновь вызвали на допрос. На этот раз в комнате находилось двое: европеец и охранник с автоматом.

Европеец доверительно сообщил, что вера в ислам его совершенно не интересует.

— Бесполезно заставлять взрослых людей верить в то, что они не признают.

Сказав это, он встал и, потирая руки, хотя в комнате было жарко, стал ходить взад и вперед. Он представился, назвав себя Мухаммедом, рассказал, что в свое время жил в Ташкенте, а сейчас работает здесь, изучает особенности ислама в Афганистане.