Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

В те редкие ночи, когда его не вызывали на допросы, Семен мучился кошмарами или подолгу не спал, уставившись невидящими глазами в потолок и размышляя о том, как дальше сложится судьба. Спросить об этом подполковника? Ответит ли он, а если ответит, то что услышит бывший лейтенант Слобода?

Иногда казалось — лучше ни о чем не думать, не спрашивать, пусть будет как будет: жить подобно щепке, несомой водоворотом в неизведанную глубину жизненных вод. Однако человек не щепка, особенно после того, как пройдет огонь и ад, испытает ужас и позор плена, фашистских лагерей, совершит несколько побегов и сумеет все же добраться сквозь все препятствия до своих, донеся им страшную весть о предательстве, об измене. Разве может такой человек смириться? Но как же тяжко оказаться вновь в камере!

«А на что еще ты рассчитывал, — останавливал он себя, прикуривая очередную папиросу и стараясь не обращать внимания на горечь табака, скопившуюся во рту. — На что? На поцелуи, цветы, почетные караулы и гром оркестров, славящих героя? На лучезарные улыбки и предупредительность, усиленный паек и награждение орденами? «Классовая борьба по мере приближения к победе социализма обостряется». Не сильнейшее ли проявление ее обострения война, на которой ты волей судеб оказался по другую сторону линии фронта?»

В один из дней — Семен уже запутался во времени и плохо различал: утроим или вечером его вызывают на допрос — рядом с подполковником оказался довольно молодой человек, не старше сорока, с тяжеловатым подбородком и выступающими надбровными дугами. Под темными бровями поблескивали светлые, зеленоватые глаза, глядевшие на Слободу с нескрываемым жадным интересом. На незнакомце была шерстяная гимнастерка с майорскими погонами.

— Присаживайтесь, — как старому знакомому кивнул Николай Демьянович, — товарищу надо с вами побеседовать.

Семен сел, привычно опустив руки между колен и ожидая вопросов. Майор начал методично расспрашивать о положении в оккупации, проверках на дорогах, партизанских отрядах, в которых воевал Слобода, о Немеже и тюрьме СД. Измученный бессонницей и кошмарами, неясностью своей судьбы и томительными, многочасовыми допросами, Слобода отвечал неохотно, раз за разом повторяя то, что уже говорил раньше, но потом как-то разговорился и даже позволил себе немного поспорить с майором, когда речь пошла о тактике действий немцев против партизан. Сколько длился допрос, лейтенант не знал, но вернувшись в камеру и повалившись на тощий матрац, брошенный на нары, почувствовал, как устал.

На следующем допросе его вновь ожидал сюрприз — теперь рядом с подполковником сидел кряжистый мужчина, с добродушно-хитроватым прищуром глаз, одетый в штатский двубортный костюм и рубашку с галстуком. Наметанным глазом Слобода сразу угадал в нем военного: по тому, как тот держал спину, как говорил, по сдержанным жестам. Может быть, ему просто показалось, но военные люди, привычные к оружию и командам, сразу узнают друг друга в любой одежде и пре любых обстоятельствах. Да и кто еще, кроме человека, носящего недавно введенные погоны, мог появиться здесь вместе с Николаем Демьяновичем?

Опять долгие расспросы все о том же, уточнение подробностей, просьба вспомнить еще что-нибудь существенное о Сушкове, хозяине явки на Мостовой, дом три, подробно рассказать о той ночи, когда бомбили станцию и удалось бежать с нее, сколько километров, ну, хотя бы примерно, он проехал на разбитом вагоне до того, как спрыгнул под откос, как шел до жилья, когда ваткнулся на родник, как перебирался через речку, ее Ширина, в каком направлении течет вода, как называлась деревня, где его прятали в подполе, фамилия старосты, как зовут хозяйку и ее детей?

И пошло-поехало — два-три часа дают отдохнуть, поесть, перекурить и снова на допросы. То майор спрашивает, то он уходит и появляется человек в штатском, а то оба вместе начинают выворачивать Семена наизнанку своими вопросами. Дотошно, по нескольку раз уточняя все, вплоть до мельчайших деталей, требуя обязательно вспомнить, нарисовать схемку, попытаться восстановись и воспроизвести интонации разговоров в камере смертников, вновь рассказать, как он узнал, что Сушков работал переводчиком у немцев, повторить номера лагерей, фамилии и приметы сослуживцев по заставе, товарищей по партизанским отрядам. Веером рассыпают по столу фотографии, просят найти знакомых.

Семен перебирал карточки, всматриваясь в незнакомые лица штатских и военных, в лица немцев в черных и армейских мундирах, и не находил знакомых. Ему снова показывали пачки фотографий. Он откладывал в сторону карточки товарищей по училищу, называл их имена, рассказывал откуда они родом, узнал бывшего командира заставы и политрука, недоумевая — зачем, это? Он уже достаточно давно здесь, могли запросить его личное дело и все проверить или разыскать тех, с кем он учился, чтобы провести опознание. Почему они так не поступили? Скрывают, что он у них?

Родителей не найдут — они померли в голод, и Семен остался сиротой. Советская власть воспитала его, выучила, дала возможность окончить училище и стать командиром, — разве пойдет он против нее, против своего народа? Как они не могут понять, что он, стискивая зубы, добирался сюда, чтобы спасти людей, еще не знающих об изменнике?

Когда его вдруг оставили в покое, он не сразу уразумел, в чем дело, и только отоспавшись и немного придя в себя после изматывающих разговоров, понял — они не верят ему! Те двое, майор и штатский, с хитровато-добродушными глазами, прятавшимися в веселых морщинках, пойдут за линию фронта! Поэтому они так выматывали его расспросами и, отпустив в камеру, наверняка продолжали свою нелегкую работу, проверяя и перепроверяя все уже с других сторон, чтобы ни в чем не ошибиться там, оказавшись среди врагов. Вот почему с ним пытались говорить на немецком, давали текст на чужом языке, придирчиво расспрашивали о листовке, которую он сохранил и принес с собой.

Что же, пожалуй, это самое верное предположение. Что они смогут там узнать и что это будет означать потом для него, Семена Слободы, — избавление от все еще тяготеющего над ним подозрения и долгожданную свободу или?..

А если эти двое не вернутся? И что с изменником, нейтрализовали его или нет?

Камера вдруг показалась ему тесным каменным мешком, в котором нечем, совершенно нечем дышать, а стены словно сдавливают, сдвигаются, не оставляя места и скоро сомкнутся совсем, раздавив узника, как букашку. Если есть бог, то пусть он дарует удачу этим двоим смельчакам, готовящимся отправиться прямо в ад ради жизни и чести других людей, ради истины — единственной и страшной, поскольку двух истин не бывает и просто быть не может. Истина только одна!