Станислав Китайский - Поле сражения

Не о себе он думал. Судьба революции диктовала ему каждый шаг, каждое слово.

– Один хрен, говоришь? – крикнул он Житову. – Нет, товарищ Житов, не один. Ты по своей политической близорукости не понимаешь. На связь с бандитами Машарин ни за что не пойдёт, потому что человек он честный и на подлость неспособный.

– Так какого ты… нас от дела отрываешь?

– На связь он не пойдёт, – продолжал, не слушая, Горлов, – уверен, что у него и помыслов таких не было. Свою ненависть к старому строю он доказал с оружием в руках. Но о новом коммунистическом строе он имеет понятия весьма неверные. И поэтому его действия являются пособническими. Вспомните, как он чуть не с пистолетом на меня бросался, когда я приказал расстрелять тех бандитов. И почему он пишет бандюгам любовные письма, а не уничтожает их как классового врага? И почему он так распинается за освобождение этого ярого белогвардейца Силина?

– Да не письма он пишет, воззвания! И правильно делает.

– Нет, товарищи! Всё это потому, что Машарину недоступна революционная беспощадность. Вам известно, что народили и воспитали его наши классовые враги, сестра убежала во Францию. Вот какой груз тянет его в пропасть внутренней эмиграции и контрреволюции. И я считаю, что будет правильным снять его с поста военкома, а этого колчаковского пса – Силина – расстрелять. Иначе мы и к коммунизму с бандитами подойдём.

Горлов сел и обвёл победным взглядом сидящих.

Сыр-бор разгорелся из-за судьбы бывшего начальника колчаковской милиции Силина, арестованного недавно Горловым.

В том, что Силин связан с бандитами, Горлов был уверен с самого начала, как только ему сообщили, что такой проживает в Харагуте. Но для ареста его не было оснований. И вот такой случай представился. Из Харагута сообщили, что Силин три дня пропадал в лесу и вернулся вместе с тремя бандитами из местных. Горлов выехал на место и привёз всех четверых в Приленск для допроса и предания трибуналу.

Допрос Горлов вёл по-деловому коротко и секретарю велел не очень увлекаться подробностями, а записывать основное – «да», «нет», «знаю», «не знаю». Арестованные оказались бандюгами лютыми, участвовавшими не в одном преступлении, а прикидывались овечками, моргали глазками, стараясь придать им выражение покорности и раскаяния, но получалось у них это плохо. Один Силин, в котором Горлов признал маленького прапорщика, взбунтовавшего в Иркутске политцентровский полк, вёл себя как подобает – не крутился ужом, не плакался – был врагом, врагом и остался, отвечать на вопросы не хотел, а потом послал Горлова… и вообще перестал говорить.

Когда протокол был готов и оставалось только созвать членов трибунала, вдруг вернулся из рейда Машарин.

Горлов из окна видел, как тот устало спешился, отдал какую-то команду бойцам и долго гладил шею коня, будто ласкал его, а на самом деле ждал, пока отойдут затёкшие ноги, чтобы потом легко, насколько можно быть лёгким при такой туше, пройтись перед строем и показать, что усталость его не берёт.

«Сейчас поднимет базар, – подумал Горлов, – начнёт евангелие начитывать… На каждом шагу палки в колеса! Это Гогитидзе по старой памяти сунул его на мою голову, как второго медведя в берлогу, чтобы потом с обоими сразу… Не на того напал! Мешать себе я не позволю. Никакими машариными с толку не собьёшь! Держись, Горлов! Ты один здесь готов положить голову за революцию. Так умри же семь раз, а выстой».

Раньше, чем зайти в кабинет, Машарин успел умыться с дороги, причесал лохмы, оставив на висках мокрые следы гребешка, рожа загорелая, спокойная. Не терпел этого деланого спокойствия Горлов: кричи, если зол, грохни кулаком по столу, чтоб чернильница до потолка, резани матом в бога и в душу! – Нет! Короткое «здравствуй», руки за спину, борода в окошко. И сразу за дело:

– Я вас просил не арестовывать никого, кто покинет банду. Прикажите немедленно освободить людей и принесите им извинения в удобной для вас форме.

– Издеваешься?! Я тебе не подчинён и не позволю вмешиваться в дела Чека!

– Это не дело Чека, это дело советской власти, интересы которой и призвана защищать Чека.

Машарин сел за стол, увидел протокол, не спрашивая разрешения, прочитал его, брезгливо отбросил листки и надолго задумался.

– Не получается у нас, Николай Степанович.

– И не получится! Какого чёрта ехал сюда?

Горлову очень хотелось, чтобы Машарин ответил на этот вопрос, потому что любой ответ был бы попыткой оправдаться, и тогда можно прижать его к ногтю. Но Машарин только поднял голову и посмотрел Горлову в глаза. Внешне Горлов взгляд выдержал, но ощутил несоразмерность своего «я» и этого человека, его превосходство – вот так, один на один, без поддержки товарищей, и всё, чем он мог ответить, была мгновенная вспышка ненависти, но она не возвысила Горлова, как обычно, а только вызвала неуверенность. Горлов знал, что это происходит оттого, что он боролся с Машариным, причиняя и мелкое булавочное зло, а тот никогда не опускался до этого.

– Наши личные отношения здесь ни при чём, – сказал Машарин. – Просто надо выполнять инструкции.

– В циркуляре ПОАРМ-5 не говорится, что надо нянчиться с врагами.

– Мы боремся с бандитизмом, а не с бандитами. Поэтому мы вызовем их сейчас сюда, уговорим написать воззвание к остальным бандитам, которые ещё в лесу, и отпустим с мандатами неприкосновенности. Моё самоуправство вы можете обжаловать потом в губчека, и если губчека найдет нужным, вы всегда сможете арестовать этих людей опять.

Циркуляр политотдела армии допускал такую форму ликвидации бандитизма, и Горлов не стал спорить. Но и терпеть машаринский либерализм он не собирался. Он решил вынести вопрос о несоответствии Машарина занимаемой должности на исполком и развязать себе руки для борьбы, пока обывательщина не задавила в людях высокий революционный дух. Он знал, что никакие рассуждения не убеждают людей так, как самые даже мелкие факты. У Машарина были рассуждения, а у него – факты. Пусть поговорит с бандюгами, пусть освободит.

Машарин извинился перед арестованными за недоразумение, выдал им заранее приготовленные документы, но попросил написать общее письмо к бывшим своим соратникам и выступить на митинге.

Горлов сидел тут же за столом и насмешливо щурил глаза, стараясь не упустить ни одного слова, ни одного движения.

Мужики согласились.

– Вы свободны, – сказал им Машарин, – но письмо должно быть у нас сегодня. А на митинг мы вас вызовем. А вас, господин Силин, попрошу остаться ненадолго.

– Вы, конечно, выступать не станете? – спросил он Силина, когда мужики ушли.

– Разумеется. Мне не в чем каяться.

– Верю.

– Я не нуждаюсь в вашей вере. Но рад, что вы отпустили этих…