Станислав Китайский - Поле сражения

– Скажите, Евгений Алексеевич, как вы оказались в банде? Николаю Степановичу вы никаких показаний не дали.

– Некому было говорить. Ваш коллега не способен слушать. Зачем перед расстрелом тратить слова? Ну да полно… Но поймёте ли вы меня?.. Вы знаете, я всегда был противником большевизма. Я и сейчас нахожу, что ваша затея с коммунизмом приведёт только к катастрофе и ни к чему больше. А ваши методы? Равенство! Снять головы с тех, кто повыше, – уравнивание дикарское, цивилизацией тут не пахнет. А эта средневековая диктатура?

– Ты диктатуры не трожь! – крикнул Горлов. – Не смей пачкать своим змеиным жалом!

– Этой сволочи не терпится поставить меня к стенке, – сказал Силин.

– Не обращайте внимания, у человека просто сдали нервы… Не мешайте нам, Горлов. Если вам уж непременно надо слушать, то хоть умейте молчать. Итак… вы говорили о диктатуре пролетариата.

– Пусть пролетариата, какая разница?.. Мы не дети. Мы изучали историю и знаем, что всякое течение, всякую группировку – в данном случае класс – возглавляет в конечном счете один человек. Где гарантии, что завтра новоявленным Нероном не станет Горлов? Это будет пострашнее царя. Я говорю всё это, чтобы вы поняли: перекрашиваться я не собирался и не собираюсь. Я сложил оружие и вышел из игры. Лужу в Харагуте кастрюли. Это даёт мне возможность наблюдать, посмотреть, чем всё кончится. Интересно… Вот смотрел я на коммуну, есть там рядом, «Власть труда» называется. Помогал ремонтировать сеялки-веялки. Романтика, глупость, бесхозяйственность… Ничего не выйдет из этой затеи. Мне кажется, Ленин понял это, когда решился ввести НЭП. А люди типа вашего коллеги никогда не поймут, они станут считать, что виноваты в крушении их Мекки какие-то личности, и как при каждой диктатуре начнётся резня. Выжить можно будет, только сделавшись незаметным. Вот зачем я взялся паять кастрюли. Чем меньше козявка, тем труднее её прихлопнуть.

– Какая-то ползучая философия, Евгений Алексеевич. Человеку для жизни нужна высокая цель. Вы сами не раз говорили это.

– Говорил. Мало ли что говорил! Но разве попытка осознать назначение жизни, её внутреннюю динамику не есть достойная цель? Пытаюсь предугадать, чем кончится ваш эксперимент.

– Мировой революцией и полным коммунизмом! – не выдержал этой белогвардейской пытки Горлов. – Кончай, Машарин, чикаться с этой гнидой, или я не ручаюсь!

– Мы и на самом деле отвлеклись, – сказал Машарин. – Всё же, как вы попали в банду? Вы знали её местонахождение?

– Не знал бы, не попал… Я бывал у Черепахина несколько раз. Нет, я не был его осведомителем. Даже наоборот – предупреждал местных активистов о готовящихся налётах.

– Это было, – сказал Горлов, – но это ещё ничего не значит.

– Я бывал там с другой целью. Вы ведь знаете о моих чувствах к Анне Георгиевне. Я думал спасти её, уговаривал оставить банду и уехать со мной куда угодно. Она очень изменилась, но я не терял надежды. Она думает, что вернись к ней богатство, вернётся и счастье. А на самом деле ей надо одного только – большого взаимного чувства, которое было бы для неё и морем и пропастью. Мои притязания казались ей смешными. Так устроена жизнь… Она ведь вас любила, Машарин. Любит и сейчас, но уже по-другому – как рану.

– Вот как! – вскрикнул Горлов. – Понятно!..

– Спрашивала о вас, я рассказал, что знал. Видели бы вы при этом её глаза… Черепахин ревновал. Мы с ним давно не ладили. Когда я в последний раз уходил, он выстрелил в меня из-за куста. Промазал. У меня в стволах была картечь… Прикрыл я его мхом, вернулся, рассказал всё ей, умолял её уйти. Сказала, что обратной дороги ей нет… Вот и всё. Мужики эти встретили меня позднее, на выходе из леса. Спросили, не расстреляете ли вы их, если они уйдут из банды. Я пересказал им ваше обращение, и они пошли со мной. Всё остальное вы знаете.

– Что вы можете сказать о банде?

– Не интересовался я этим. Банды тают – НЭП дал надежду мужику. Черепахин жаловался, что у Дуганова не осталось людей, у Шеметова тоже не больше двух десятков, Антонов, кстати, ваш бывший партизан, занимается уголовщиной. Да и черепахинская банда потеряла свою политическую направленность. Численность меньше сотни. Это вы знаете.

– Где сейчас банда?

– Не знаю.

– А таёжные базы её указать можете?

– Я их тоже не знаю. Да их, наверное, и не существует.

– Труп Черепахипа можете указать?

– Хотите проверить? Пожалуйста, если медведи ещё не утащили.

В тот же день чоновцы выехали в тайгу. Сбоку от мшистой тропки, под елью, был найден труп, изрешечённый картечным дуплетом. В кармане потертого френча чоновцы обнаружили записку в адрес чека, где сообщалось, что Силин – агент банды.

Записка эта убедила Машарина в искренности Силина, и он настоял на освобождении его.

Горлов смириться с этим не смог. Он написал докладную в губчека и вынес вопрос на заседание исполкома.

Исполкомовцы понимали, что борьба между Машариным и Горловым будет продолжаться до тех пор, пока кто-то свыше не разнимет их, но сами принять чью-либо сторону не могли. Ещё живо помнились партизанские заслуги Машарина, ценился его боевой путь в рядах Красной армии и всяк по-человечески понимал его позицию. Но не забывалась и горловская решительность, с которой он спас уезд от контрреволюционного засилья, его принципиальность и готовность пожертвовать собой во имя мировой революции. Горлов был понятнее и ближе Машарина. Ведь как ни говори, а начни только с врагами миндальничать, тут же перехватят тебе горло ножом или всадят в спину пулю.

– Товарищи! – поднялся над столом Седых. – Конечно, товарищ Горлов прав – революционную бдительность надо сторожить и с бандитами пора кончать. Жалко, что в отъезде находится наш партийный секретарь, он бы лучше рассудил. Но товарищ Машарин не такой, как его нам Николай Степанович показывает. Я с ним, считай, с самого начала и сто разов убеждался, что Александр Дмитриевич с бухты-барахты ничё не станет делать. Обвинять его в пособничестве и жалости к бандитам ни к чему. Об энтим никакого разговору не может быть. Всё.

– Ну, почему же не может быть? – возразил с места Машарин. – Очень даже может быть. Разрешите мне слово.

У Нюрки захолонуло сердце: нешто он скажет, что жалеет бандитов? Ведь тогда Горлов его посадит, сдаст под суд. Нюрка аж палец закусила, чтобы не крикнуть ничего. Миленький, не надо, не говори ты ничё. Ты ж не знашь, какой теперь Горлов, он всё может. Разобьём бандитов, и уезжай себе.

Но Машарин не слышал её немой молитвы.

– Горлов во всём формально прав, – заявил он. – Формально, но не по существу. Прав он и в том, что я жалею бандитов. Жалею. И буду жалеть. Не главарей, хотя их тоже жалко, а рядовых бандитов. Не бандиты они от природы. Их руки скучают по сохе, а не по винтовке. Стать бандитами их вынудили обстоятельства. Не каждому дано сразу понять, где правда, а где неправда в сегодняшней жизни. Забитые, неграмотные крестьяне видят только то, что перед глазами. В восемнадцатом они испугались крутых мер, проведенных советской властью, и пошли на свержение её. Начал их грабить Колчак, и они разгромили его. Продразвёрстка снова оттолкнула от нас крестьянина, и он пошёл в банду. Но достаточно было отменить продразвёрстку, заменить её продналогом, разрешить торговлю, и он побежал из банды. За что же его стрелять? За темноту его?.. За то, что ему хочется есть сегодня и быть уверенным в дне завтрашнем? Так революция для этого и совершается. Она делается не для большевиков, а для народа.