Станислав Китайский - Поле сражения

– А вы помните, девушка та с отрядом ушла или как?

– Кажись, она с ранеными поехала. Но точно не скажу. За Тараем ишшо, говорели, кого-то постреляли. Там обрыв такой у дороги, болотина раньше была. Вот там вроде. Телегу какую-то разбитую там находили. Но телеги не наши были – бандитские, на них раненых-то увезли. Из тарайских никто не ездил. Много народу загублено, чё и говорить?.. Тебе вот надо бы к Фролу Михайловичу сгонять. Но это уж завтра. Он в четвёртом отделении живёт. Раньше там председателем был. Потом судьба его мотала везде, а вот лет пять как вернулся. Он сам из приленских, а сюды в коллективизацию его направили. Так и остался. Дети куды-то разбежались, жена померла. Бобылем теперя. Закладывает он шибко. Мастер по пьяному делу бить себя кулаком в грудь, кричать про заслуги… А знат он всех из отряда того. Вспоминали мы как-то с ём. Он и на заимке хоронил…

– Фамилия его не Бобров?

– Точно, Бобров. Да ты чё вскочил? Потолок головой чуть не пробил! Ешь, завтра поедешь. Не убежит…

Бобров оказался действительно человеком не из приятных. Низкорослый, колченогий, в засаленной, рваной местами одежде, он встретил меня у калитки, зло посмотрел маленькими рысьими глазами, спросил хрипло:

– Чего надо?

Я сказал, что хочу выяснить у него кое-что из событий двадцать первого года.

– Нечего у меня выяснять! – огрызнулся он. – Иди вон к воспоминателям! Наговорят три короба. Все знают! Всё записали и наизусть выучили. А я ничё не знаю! Иди!

– А Анну Петровну Тарасову вы не знали? – удержал я его.

Он удивлённо посмотрел на меня, и злоба в его глазах приугасла.

– Знал. А что?

– Это она? – спросил я его и протянул фотографию. – Посмотрите получше, снимок поздний.

– Не она.

– Может, вы запамятовали? Сколько время прошло!

– Говорю, не она!.. Заходи, покажу тебе её.

Усадив меня на расшатанный стул, он полез в ящик облупленного комода и достал оттуда пачку старых бумаг. Порылся в ней, нервно выдернул из середины пожелтевший снимок и кинул мне. Это была групповая фотография с подписью «Конференция Приленского уездного КСМ».

– Вот она, – ткнул он пальцем в фигурку на третьем ряду.

Конечно, ничего общего со снимком Тарасовой эта фигурка не имела.

– А может, эта? – показал я на другую девушку.

– Нет, та! – крикнул Бобров. – Ты меня не лови!

Я рассказал ему историю своих поисков. Он слушал не перебивая, потирал небритый подбородок и время от времени как-то неопределенно хмыкал.

– Мудрецыыы! Вот так каждый гад чужие заслуги себе приписать хочет. Почитаешь другого воспоминателя, так можно подумать, что этот болтун всю революцию своими руками сделал. А только и имел к ней отношения, что она его из грязи вытащила! Все партизанские герои! Все с Лениным за ручку здоровались! Вот я в партизанах не был. Сбежал от Колчака, когда партизанщина кончилась. Но досталось и на мою долю. Чоновцем на банды ездил и с Горловым, и с Машариным. Скажу прямо: Машарина я не терпел, сам готов был пришить его. И до сих пор ненавижу, потому как всю он мне жизнь испортил. Из-за неё вон всё! – кивнул он на фотографию. – А правду сказать о нём надо: стоящий человек был. Командир! А о нём ни слова нигде. Оно понятно: сначала не то было, буржуй и вдруг – главком. Время было такое, что промолчать лучше было. А потом так и забыли. Всяк себя на его место норовит, а не может себя, так этого Гогитидзе толкат. Вот и с Нюрой так же получилось. Погибла, так и место надо занять!..

– А вы точно знаете, что она погибла?

– А кому и знать? Я о каждом шаге её знал. Была бы жива, под землей нашёл бы… – Он открыл шкафчик, пошарил в нём глазами и со злостью захлопнул его. – Погибли они тогда все. Слушай, дай мне на четок! Зайдёшь другой раз, отдам. Душу разбередил.

– Хорошо. Скажите только, кто же тогда эта?

– А чёрт её знает. Видел где-то. Глаза запомнились. А кто такая, не знаю. Была там у нас одна чоновка, кажется, даже Анной и звали. Она к нам пришла, тогда в Телоре убили учителя-комсомольца Илюшу Аксёнова. Жениха её. Похожа вроде. Может, и фамилия её была Тарасова. Не знаю.

На пригорке, там, где облупленная арка обозначала центр села, размещался Телорский сельсовет, рядом с ним клуб, контора отделения и чуть дальше, в тени густых елей, посаженных, как потом выяснилось, самим Аксёновым, пряталась школа. Возле неё, обнесённая зелёным линялым штакетником, стояла дощатая пирамидка с жестяной звездой наверху. На табличке надпись: «Илья Кондратьевич Аксёнов. 1895–1921». Я постоял возле могилы, ожидая, пока откроется сельсовет, но он так и не открылся, и я пошёл в контору бригады.

Там тоже было пусто, только моложавая крупная женщина с красивым удлинённым лицом, пришептывая одними губами и покачивая тяжёлыми полумесяцами серебряных серёжек, передвигала костяшки на счётах.

– Из района? – спросила она. – Так бригадира нету, на центральную уехал, кукурузу актировать. Какая у нас может быть кукуруза, спросить бы вас? Север же, север! Здесь картошка не успевает в кожу залезть. А вам «королеву» подавай! Зазря землю только губим!

– Кукуруза вещь хорошая, – возразил я, – это каждая доярка скажет.

– Доярка! Доярка скажет, надои растут, а вы у меня спросите, во сколь обходится этот рост! Молока не захочешь. Это я хоть кому скажу.

– Я по другому делу. Мне бы кого найти, чтобы Аксёнова помнил. Памятник ему у школы стоит.

– Из газеты, значит? – как будто даже обрадовалась счетовод. – Героев ищешь? О живых бы писали. О заботах наших. Про то, где кормов взять. А то – ура! ура! – читать нече в газетке-то вашей… Ну, про Аксёнова надо, точно герой был. Про него у нас каждый знает. Жизни не пожалел для людей. А вот был тут ваш один, тоже с фотоаппаратом. Петра Витязева в герои произвёл. Тот на весновспашке две нормы давал. А погляди-ка сёдни – осот там в колено! – вот и герой. А кто на полную глубину вкалывал, тот в дураках остался…

За чужие грехи я отвечать не собирался, попросил направить меня к кому-нибудь из старожилов.

– Куда направлять? Пойдём счас обедать ко мне, мать тебе всё распишет. Она у него ликбез кончала. Добро не забывается.

Пришлось проводить сердитого счетовода на обед. Её мать, Анна Михайловна, сухонькая старушка с жёлтым, как у большинства заядлых чаёвниц, лицом полола в огороде грядки. Дочь крикнула её из ограды:

– Мать! Тут гости к тебе!

Анна Михайловна сразу же вышла с огорода, на ходу вытирая о передник длинные узловатые руки и вглядываясь любопытными глазами в меня, незнакомого.

– Ко мне? Откуль же ко мне гости-то?

– Из Приленска, с газеты. Про Аксёнова спрашивать будет, – объяснила ей дочь. – Давай-ка нам поесть чего там, да побегу, отчёт сдавать надо.

Обедать я отказался.

– Обиделся? – спросила счетовод. – Ну, как знашь. Я правду сказала. – И пошла в избу.