Станислав Китайский - Поле сражения

Катя, распределявшая приборы, перестала звенеть ножами, закусила нижнюю пухлую губу и прислушалась, стараясь угадать гостей. Торжество было сугубо семейным, и Машарины никого не приглашали.

– Черепахины, – сказала Катя, различив наконец голоса.

– Встреть их, Катя, и займи чем-нибудь. Мы тут без тебя обойдёмся.

Катя сделала недовольное лицо и пошла встречать.

Черепахины уже разделись и прихорашивались перед зеркалом.

Андрей Григорьевич был, как всегда, в мундире, свежевыбритый и надушенный.

– Вот и выдался случай навестить вас, Екатерина Дмитриевна, с супругой, о которой вы изволили спрашивать, – сказал он, по-гвардейски кланяясь Кате и целуя ей руку. – Такая новость! Я уж по старой дружбе, без приглашения.

– Проходите наверх, – сказала ему Катя. – Саша уже спрашивал вас.

Польщённый Черепахин сказал жене остаться, а сам молодцевато, забыв о своём положении управляющего уездом, побежал по лестнице.

Анна Георгиевна, отвернувшись от зеркала, ждала, когда Катя заговорит с ней. Она была в строгом вечернем платье, только слегка открывающим высокую грудь, и с замысловатой причёской, отчего – маленькая, почти миниатюрная, и сложена удивительно хорошо – казалась даже величественной. Агатовые глаза смотрели на Катю испытующе, но дружелюбно.

– Прошу ко мне.

Анна Георгиевна сделала быстрый кивок, будто они были близкими подругами.

– Мне хочется сегодня быть красивой, – сказала она и взглянула в зеркало. – Ваш брат избалован, должно быть…

– У вас хорошая причёска, – поспешила ответить Катя, – она вам очень идёт. Очаровательная причёска.

– Благодарю вас, Catiche. Вы очень милы. Я сама её делала. Здесь совсем негде… Надеюсь, мы с вами станем друзьями.

Анна Георгиевна никак не могла понять, почему эта славная девушка избегала её. Разница в возрасте у них была года четыре. Подруг она не имела, поболтать здесь было не с кем – почему бы им не сдружиться?

– Я думаю, мы скоро уедем, – сказала Катя, – мне осенью в институт.

Не объяснять же этой даме, что в Иркутске перед отправкой на фронт Андрей Григорьевич часто заходил к ним справляться о Саше, и Катя вдруг влюбилась в него. Правда, влюблённость эта скоро прошла, но ей было жалко своего чувства, и она теперь всячески настраивала себя против Черепахина и той, на которую он применял её, Катину, любовь.

Они прошли в Катину комнату. В комнате было только самое необходимое, и это, казалось, больше всего занимало гостью.

Катя наблюдала за ней, завидовала её красоте и свободной манере держаться.

«Хороша, хороша она, – думала Катя, – за такими мужчины и кидаются. Что же мне в ней не нравится? То, что она такая резкая, как на пружинах? В маскарадах всегда испанкой наряжалась, наверное. Ну и что в этом плохого?»

– Вы что-то хотели сказать, Catiche?

– Нет. Просто завидую вашей красоте.

– Не вам бы завидовать, Catiche. И вы это знаете. Мы, женщины, всегда о себе лучше других всё знаем. Вы красивы очень по-русски. От таких иностранцы без ума.

«Откуда она знает всё?» – удивилась Катя. Почти точно такие слова сказал ей галантный французский дипломат мсье Пишо на вечере у генерал-губернатора, куда она была приглашена в числе достойнейших институток.

– Вы живое воплощение России, – сказал он тогда. – Я очень люблю Россию, боюсь, что полюблю и вас…

А потом он нанёс Машариным несколько визитов. Об этом Катя часто и с удовольствием вспоминала.

Она ничего не успела ответить гостье, так как снизу притопала Мотря и позвала их в гостиную.

Там всё уже было готово и ждали мужчин.

Ольга Васильевна, заметив, что отец Анисим с любопытством поглядывает на Черепахину, догадалась, что они незнакомы, и представила его.

– Премного доволен знакомству, – поклонился поп. – Что же не видно вас в храме Божием? Или по моде в атеисты пошли?

– Нет, я бываю, – возразила Анна Георгиевна. – Недавно проповедь вашу слушала. Мне понравилось. Вы хорошо знаете свой приход, отец Анисим.

– Это когда я о верности супружеской? Неубедительно говорил. А греха этого много…

Анна Георгиевна батюшку не дослушала. В гостиную вошли мужчины.

Дмитрий Александрович, откровенно счастливый и уже чуть навеселе, шёл первым, и половицы гнулись под его плотной фигурой. За ним шагал Черепахин, тонкий и прямой, а сзади всех возвышался младший Машарин.

Как и отец, он был светел волнистым волосом и так же курчав бородкой, только в кости потоньше и ростом повыше.

Анна Георгиевна быстро и цепко взглянула на него, и он ей понравился, хотя и был не совсем в её вкусе – слишком домашний и спокойный, в лежалом и несколько мешковатом костюме, лицо бесстрастное, но зеленоватые глаза смотрели самоуверенно, и вся фигура была собранной и сильной.

– Имею честь представить вам сибирского купца и промышленника Александра Мишарина, – шутя представил его отец. – Прошу любить, как говорится.

Александр Дмитриевич поклонился Анне Георгиевне, и она заметила, как в глубине его глаз сплясали быстрый танец жадные чёртики, но, когда его твёрдые губы коснулись её запястья и он поднял голову, их уже не было.

«А ты не такой уж и увалень!» – подумала она.

– Садись рядом, ваше степенство, – пригласил его отец, указывая место подле себя. – Ну, с прибытием!

Машарины вели себя за столом шумно, вспоминали какие-то одним им известные истории, смеялись и не обращали на гостей никакого внимания. Александра тоже не выделяли, будто он никуда не отлучался. Тон задавали отец Анисим и Катя.

Батюшка после шестой рюмки заметно повеселел, стал отпускать вольные шутки, а потом, будто спохватившись, замолк и погрузнел, забывал закусывать и только горестно смотрел на приоткрытый бюст Анны Георгиевны.

– А знаешь, – громко обратился к жене Черепахин, воспользовавшись минутной паузой, – Саша обогнал меня по званию. Пока я в тылу мучился с новобранцами, он нахватал кучу орденов и получил штабс-капитана! Уверен, повоюй он ещё год – вышел бы в полковники.

– Молодец, Саша! – не сдержалась Катя. – Вот так! – поддразнила она Черепахина.

– Я в коммерсанты вышел, – возразил Черепахину Александр. – Притом, как говорит папа, в довольно мелкие, в коробейники.

– Ничего-о, – сказал отец. – Бог не выдаст, свинья не съест. Вот Андрюха обещает порядок навести, так мы уж закрутим дела. Держись, Лена!

– Какие дела, папа? – возмутилась Катя. – Саша отдыхать будет, лечиться. У него рана ещё болит. И одичал он на своей войне. Мы будем гулять, читать и ловить рыбу! Верно, Саша?

– Работа все болезни лечит. Без дела человек гнить начинает, – сказал старик, – а дело болеть не даст.

– Праздность воистину губительна, от неё все пороки и все несчастья, – подтвердил поп.