Станислав Китайский - Поле сражения

Дмитрий Александрович молчал, присматривался к сыну и понял, что голова у того теперь на плечах: с умом рассуждает, трезво, никаких Америк строить больше не вздумает.

Старик вспомнил, как после окончания института и заграничного курса Александр потребовал вести дело на американский манер – с машинами, с электричеством да ещё жалованье рабочим повышать! – Они крупно рассорились, и сын уехал в Нигер на военный завод. Он не спорил, – хочешь, езжай! – знал: приспичит, вернётся. Так и вышло. Оно и не совсем так, но…

Наконец все с лёгким сердцем поднялись из-за стола.

Александр вызвался проводить гостей.

– Заодно и прогуляюсь, – сказал он матери, – врачи рекомендовали.

Над городком мягко синилось ночное небо, почти вкруговую подсвеченное полоской зеленоватых зорь.

– Это Марс? – спросила Анна Георгиевна у Машарина, указывая пальчиком на голубоватую большую звезду.

– Это Венера. Звезда любви. Наверное, специально для вас взошла. А Марс – вон он, кроваво-красный, как и положено вояке.

Черепахина рассмеялась и косо взглянула на мужа.

– А Марс что, тоже сегодня водку пил?.. Знаете, я всегда путаю эти звёзды.

– Это планеты, Аня, – поправил её Черепахин с раздражёнными нотками в голосе.

– Ну, пусть планеты, – согласилась она, уловив состояние мужа. – Всё равно ведь звёзды!..

Несмотря на провинциально скучный ужин и довольно откровенную неприязнь Кати, весь вечер портившей ей настроение, Анна Георгиевна впервые за последнее время просветлела душой, увидела, что ничего ещё не кончено, что всё ещё впереди – и жизнь, и любовь, без которой она не мыслила себе жизни, и свободная беспечность. Эта надежда, как она понимала, исходила не только от того, что жизнь поворачивала на старые рельсы, но и от спокойной трезвости Александра Дмитриевича. И она была благодарна ему.

– Я уже давно живу в каком-то перевёрнутом мире, – говорила она, – кругом бутафория, а не жизнь. Идеи, речи, завихрения – и всё не настоящее, всё придуманное. И этот большевизм, как наказание. А тайные офицерские собрания: бред, наполеоны кругом. И лозунги, лозунги! – с ума сойти можно. Иногда мне казалось, что людей нет, что они превратились в литеры на плакатах – кто гласная, кто согласная, кто просто «ер», а каждый воображает себя восклицательным знаком… Как мне всё это надоело, Александр Дмитриевич! Хочется просто жить, быть счастливой… Вот вы, наверное, никогда головы не теряете.

– Зачем ты человека морочишь? – перебил её муж. – Распустила хвост, мистику развела… Так он тебе и поверил! Он, Саша, умный. Он видит, что ты не овечка. Вот и незачем… Он алгеброй гармонию проверил и книжному искусству обучен.

– Ты просто пьян, Анри.

– Мы завтра едем большевистских комиссаров встречать, – сказал Черепахин Машарину, не обращая больше внимания на жену. – Поедешь с нами?

– Не могу, – подумав, отказался Машарин.

– Ну и напрасно. Целый отряд комиссаров. Крупные птицы!

– Ты ещё за столом говорил об этом, – напомнила ему жена. – Александра Дмитриевича никто не отпустит. Он сейчас на положении ребёнка… А вот и наш дворец, наша крепость. Приходите к нам.

– У тебя оружие есть? – побеспокоился Черепахин.

– Обойдусь, – сказал Машарин.

– Без оружия нельзя. Тут всякой сволочи в этом омуте. Возьми! – он вытащил из кобуры тускло блеснувший «смитт-вессон».

Простившись с Черепахиным, Александр Дмитриевич пошёл обратно и свернул в тёмный приречный проулок. Он двигался не спеша от избы к избе, ища знакомую примету. Наконец увидел на крыше парящий по звёздам кораблик, огляделся и постучал в ставень.

– Кто? – не сразу спросил испуганный женский голос. – Кто это?

– От Петра Анисимовича, – тихо сказал Машарин. – Выйдите на минутку.

– Нюрк, выйди-ка, – сказала в избе женщина. – От отца ктой-то. Стряслось ай чего?

Ждать пришлось долго. Наконец брякнул в сенях засов, и к воротам подошли.

– Чё надо? – спросила из-за ворот девушка.

– Поговорить надо.

– Об чём говореть-то?

– Надо предупредить Петра Анисимовича, чтобы не приезжал сюда.

– Это пошто же?

– Чтобы жить остался.

– Ладно, – сказала, подумав, Нюрка. – Погодите, я быстро.

Она снова убежала в избу, но вернулась действительно быстро. Должно быть, она видела в темноте, как кошка, потому что сразу узнала Машарина.

– Ты чё? – испугалась она. – В тюрьму нас забирать пришёл? – Но быстро сообразила, что это не так, и смекнула другое. – Али думашь, так поглянулся, что на шею брошусь?

…Когда он только зашёл в ограду с солдатским мешком в руках, все бабы оставили работу и стали разглядывать его из окна. Сначала думали, жених барышнин, но, когда он стал рядом с отцом, ажно ахнули: шибко схожи. Сын, стало быть.

– Вот тебе бы такого заманить, – пошутили мытники над Нюркой, – а то твой Фролка – тьфу! – пигалица кривоногая.

– Энтот не для неё…

– Куды там! Она у нас вон, как груздок! А они все на одно копыто, помани только.

– Это ж ему лет тридцать? – подсчитала старшая из баб. – А выглядит и постарее. Война никого не красит. Худой!

– Потолстеет у маменьки!

– Слетелись коршуны…

Нюрка вспомнила, как когда-то, ещё постреленком, приносила на пристань отцу обед и видела там хозяйского сына, совсем не похожего вот на этого. Тот был очень красивый, в чёрном с золотыми пуговками костюме, с золотыми, как цветки-лилии, нашивками на плечах.

– Энтот почище папаши будет, – говорил тятька, задерживая у рта полную ложку. – Всё молчком, всё видит, спуску не даст…

Теперь в нём не было той загадочности и неприступности. То ли солдатская одёжка так изменила его, то ли радость встречи с родными, но он показался Нюрке совсем простым, вроде как пристанский парнишка, только бородатый. Он давал сестре вертеть себя и разглядывать, и говорил что-то весело, и смеялся щедро и громко.

Столкнулись они и нос к носу.

Целый день, как только кончалась в ушатах вода, бабы гоняли Нюрку на реку. Самим лень считать с полными ведрами крутые сходни, что сразу против дома спускались к воде, всё к ней: сбегай, Нюрочка, ты помоложе! Она и бегала, чего не сбегать. Черпала взбухшую реку, поддевала коромыслом лёгкие жестяные ведра, вскидывала крылом на коромысло оголённую руку и, радуясь собственной упругости, легко поднималась со ступеньки на ступеньку.

Один раз, когда зачерпывала, услыхала на сходнях шаги, оглянулась – он! Промедлила выдернуть ведро, река потянула его, и Нюрке пришлось ступить поглубже, чтобы удержаться на помосте, рука сама поддернула юбку повыше, и только когда справилась Нюрка с ведром, вспомнила: мужик сзади! Опустила юбку прямо в воду, обернулась.

Он стоял совсем близко и улыбался – высокий, с полотенцем через плечо, в белой исподней рубахе, в домашних туфлях на босу ногу.